Фиктивная свадьба (СИ)

— Хочешь, чтобы дочь осталась с тобой? — спрашиваю, а сам чувствую, как меня затапливает тьма. У каждого из нас есть темная сторона. Даже у самых образцовых праведников. А я и вовсе не идеален. Хотя, конечно, понимание того, какие должны быть границы, у меня есть. Ну, а все свои грехи я знаю и так.

Но сейчас я будто открываю дверь туда, где живет та часть меня, которую лучше никому не видеть.

Лена, сама того не зная, разбудила эту тьму. И теперь та жаждет жертву.

— Хочу, — шепчет моя женушка. И я скалюсь — ответ знал и так. Потому и спросил.

Чуть ослабляю хватку на ее тонкой шее. Сжать бы ее посильнее за то, что скрыла дочь. Но не могу. И не только потому, что ребенку мать нужна. Но и еще что — то тормозит. Хочется причинить ей боль, но одновременно с этим что — то противится.

— На что готова ради этого?

— 20 Лена —

Реакция Армана меня пугает до дрожи. Он в куда большей ярости, чем был, когда пришел обвинять меня в шпионаже.

Словно наличие дочери на порядок важнее для него, чем какие — то слитые данные.

А когда я чувствую на шее его грубый захват, то реальность превращается для меня в нечто смазанное.

Липкий страх расползается под кожей, провоцируя выброс адреналина. Ладонь на моей шее мешает дышать полноценно, а полный ярости взгляд, кажется, вот — вот меня испепелит. Я пытаюсь ослабить его хватку, но все бесполезно.

— Хочешь, чтобы дочь осталась с тобой? — спрашивает Нечаев, а у меня перед глазами начинают плясать цветные пятна.

Господи, о чем он? Как можно задавать такие вопросы матери?

— Хочу, — отвечаю из последних сил, стараясь не терять связи с происходящим.

Арман скалится — и мне кажется, он сейчас безумен в своей боли и ярости. Впервые я его по настоящему боюсь. Не злюсь или опасаюсь его упрямства. Нет, я искренне боюсь этого мужчину — ведь на дне его глаз танцуют безумие и боль.

— На что готова ради этого?

“На все”, — мелькает у меня в голове. Но вслух произнести не могу. Лишь бессильно шевелю губами.

— Придется постараться убедить меня в том, что не стоит избавляться от тебя, — рычит Арман, приближая лицо к моему.

Его ярость оглушает, выжигает воздух, схлопывает реальность до этой маленькой кухни. Он словно дикий бешеный зверь, который рвет за свое потомство.

И вот это мне непонятно.

Он же одиночка. Он же эгоист. Бабник. Трахарь, как модно говорить.

Он живет развлечениями и удовольствием.

Зачем ему дочь? ЗАЧЕМ?!

— Пожалуйста, — хриплю.

Пальцы его второй руки сминают мои губы. Остервенело. Жестко. Не церемонясь.

— Я хотел по — хорошему. И был готов играть в твои игры, Лена. Но не теперь.

Я боюсь его гнева и злости. Но куда больше боюсь того холода, что просачивается в каждое слово. Нечаев словно застегивает глухую броню — прячет свои эмоции, становясь циничным и расчетливым.

— С кем жила Надя все это время?

— С няней. По бумагам она ее…

Я не могу сказать это вслух — потому что это больно. Больно признавать, что у моей дочери формально другая мама.

Арман едва заметно кривится. Продолжая удерживать меня за горло, трогает второй рукой за плечо, спускается ниже, сжимает грудь, давая вполне определенный намек.

— Ты позволила ей жить с чужой теткой сколько? Два года? И ни разу не попыталась вернуть? — его голос сочится разочарованием, презрением. Каждое его слово бьет меня наотмашь, оставляет кровавые следы на моей израненной душе. — Так боялась потерять теплое место у папаши под боком?

У меня темнеет в глазах — я падаю. Проваливаюсь в тот страшный день, который я вычеркнула из памяти. Заставила себя думать, что этого не было. Убедила, что это лишь кошмар, а следы на моем теле, что остались после того жестокого урока отца — просто случайные шрамы.

Я задыхаюсь от того отчаяния и страха, которые испытывала в тот день.

Я боролась.

Я билась. И готова была умереть за дочь.

Но я оказалась недостаточно сильной…

В себя меня приводит легкая пощечина — лицо горит, а взгляд, наконец, фокусируется. Арман стоит рядом, но больше не держит. Я сижу на стуле и теперь смотрю на него снизу вверх.

— Если хочешь видеть дочь и быть с ней рядом, будешь послушной, Лена.

Внутри обрывается тонкая ниточка надежды.

— Арман, прошу… Не будь жестоким.

Голос звучит ломко, я вот — вот сорвусь в пропасть.

— Жестоким? — криво ухмыляется он. — Нет, Лена. Я еще достаточно мягок с тобой.

— Зачем тебе Надя? Отпусти нас. Мы уедем, и ты никогда…

— Забудь! — рявкает он. — Она — моя. А все мое будет со мной.

— Но…

— И раз уж ты утверждаешь, что тебе она тоже нужна, я дам тебе шанс быть с дочерью. Ты ведь моя жена. Так что поиграем в счастливую семью.

— И что мне надо будет делать?

Нечаев делает шаг ко мне, наклоняется, а меня будто плитой придавливает — такой у него тяжелый взгляд в этот момент.

— Выполнять супружеский долг. Будешь вовремя раздвигать ноги, Лена. И может быть, я оставлю тебя с Надей.

— Ты чудовище! — выплевываю, не сдержавшись. — Так нельзя!

Арман скалится, но отстраняется, пренебрежительно оглядывает меня.

— Мне можно все. Мы вернемся в город, и я исправлю документы. У тебя есть время до утра подумать над моим предложением. Не устраивает — дверь знаешь где.