Борьба продолжалась еще несколько дней. Наемные ораторы изливали потоки красноречия, тонны брошюр затопили город. Со стен домов огромные плакаты кричали: «Новая ложь либералов», «Очередной обман тори».
Сами того не сознавая, обе партии лили воду на мельницу партии социалистов, поскольку каждая обличала лицемерие другой. Будь у избирателей достаточно здравого смысла, им ничего не стоило бы догадаться, что грызня между предводителями тори и либералов есть не что иное, как грызня грабителей из-за добычи, но, к сожалению, большинство не было в состоянии это понять. Ослепленные фанатичной приверженностью к своей партии, в приступе маниакального энтузиазма, они только и думали о том, как бы «пронести свой флаг к победе».
Пренебрегая опасностью, Баррингтон, Оуэн и другие социалисты распространяли свои листовки и ошарашивали вопросами либеральных и консервативных ораторов. Они требовали, чтобы тори объяснили причины широкого распространения безработицы и нищеты в протекционистских странах, например, в Германии и Америке, а на митингах мистера Светера спрашивали, какие средства против безработицы предлагают либералы. В ответ социалисты получали угрозы расправиться и требования «не мешать вести митинг».
Когда социалисты распространяли свои листовки, случалось так, что какой-нибудь опрометчивый защитник капиталистической системы вступал с ними в спор, и вокруг тут же собиралась толпа и слушала. Так стихийно и возникали митинги социалистов.
Иногда им удавалось загнать своих оппонентов в угол, ибо, когда они говорили, что механизация является причиной избытка рабочих рук на рынке, что этот избыток рабочих рук ведет к безработице, что наличие армии безработных подрывает независимость работающих и отдает их на милость хозяев, ни консерваторам, ни либералам возразить было нечего. Они не могли отрицать, что техника используется не для всеобщей выгоды, а для наживы отдельных лиц. Короче говоря, они не могли отрицать, что монопольное владение землей и фабриками, оказавшееся в руках небольшой кучки людей, является причиной нищеты большинства. И когда их били этими аргументами, когда им объясняли, что единственным средством против социальной несправедливости является общественная собственность и общественное управление средствами производства, они сердито замолкали, не в силах со своей стороны предложить что-нибудь конструктивное.
Сплошь и рядом случалось так, что митинги превращались в ожесточенные споры между либералами и тори. Сторонники существующей системы, распавшись на маленькие группки, не в состоянии были довести спор до логического конца и вскоре перескакивали к малозначащим деталям, забывали, о чем шла речь, кидались в сторону, шумели и надрывались по пустякам. И длились, длились эти пустые, но жестокие словопрения, и участники споров все дальше уходили от начала и от сути разногласий.
Не до истины докапывались эти несчастные, не искали путей улучшить свое положение. Казалось, их единственная задача состоит в том, чтобы одержать верх над противником.
Обычно после таких споров Оуэн подолгу бродил в одиночестве, горела голова, нарастало чувство невыразимого отчаяния и усталости, его угнетала мысль, что едва ли когда-нибудь его товарищи-рабочие поймут причины своих страданий. И не столь уж эти причины сложны и недоступны пониманию простого человека, чтобы разобраться в них, и не нужно обладать исключительными способностями; даже малый ребенок мог бы без особого труда определить и болезнь, и средство лечения. Но Оуэн все больше убеждался в том, что многие рабочие настолько не верят в себя, что целиком полагаются на тех, кто наживается за их счет и грабит их. Они не знают и не хотят знать причин нищеты, на которую в течение всей жизни обречены и они сами, и их дети. А когда им просто и неопровержимо объясняют эти причины и затем подсказывают совершенно очевидный выход, они не выражают радости, они остаются немы и злятся, что не могут ответить и доказать обратное.
Они остаются немы, ибо не верят в собственный разум, не давая себе труда своим умом разобраться между очевидными выводами из услышанного от товарищей-социалистов, и сказками, которыми кормят их хозяева и эксплуататоры. И им кажется, что безопаснее следовать за старыми поводырями, чем полагаться на собственное суждение, потому что с самого детства им вдалбливали мысль об их умственной и общественной неполноценности, и они настолько уверовали в справедливость этой доктрины, что часто говорят о себе и себе подобных жалкие слова − «куда уж нам!».
Они не знают причин своей нищеты, не хотят знать, не хотят слушать.
Им нужно только одно − чтобы их оставили в покое, чтобы они могли работать и следовать за теми, кто, пользуясь их простотой, крадет у них плоды их труда, за их испытанными вождями, которые, закормив их обещаниями, загнали в пучину отчаяния, где эти бедолаги добывают сокровища для своих хозяев и умирают с голода, когда тем невыгодно давать им работу. Это все равно, как если бы стадо глупых овец отдало себя под защиту стае голодных волков.