Филарет Московский

В этом христианство остается одинокой религией, ибо все остальные религии говорят: будь прилежным верующим, и получишь вознаграждение уже здесь, на земле. Мало того, и некоторые христианские исповедания, особенно протестантского толка, начали склоняться к этому: будь благочестивым христианином, и тебе уже здесь, в этом бренном мире, воздастся, будешь благополучным и процветающим, прославленным в своем окружении. Филарет обличал это, называя не христианством, а ветхозаветностью или даже язычеством:

— Кто управляется и одушевляется желанием только земной награды, тот есть земной ветхозаветник, далекий от совершенства духовного и от стяжания сокровища небесного. Кто делает добрые дела для временной корысти или для славы человеческой, тот еще не вышел из области язычества; он вырабатывает кумиры добродетелей на продажу или на зрелище, он восприемлет мзду свою от человеков, и потому небеса и Бог ничем более не должны ему… И если вы хотите держаться только естественного, то смотрите, не отпадаете ли чрез сие от благодатного, которое выше естественного…

И все же вдохновенный проповедник не впадает в чрезмерную строгость и допускает возможность некоторой малой награды здесь, на земле, но лишь такой, чтобы можно было продлить дни свои до положенных сроков:

— Когда наемник желает платы, достаточной для пропитания не только во дни работы, но и на дни необходимого потом отдыха, не спорю, что естественно ему желать такого воздаяния. Но когда богатый не хочет ничего сделать без того, чтобы не извлечь из дела выгоды, даже, если можно, двойной и тройной выгоды: что тут естественного?

Христианскую аскезу Филарет продолжал проповедовать не только словом, но и образом своей жизни, всегда довольствуясь малым, самым необходимым для дальнейшего существования. Скромный стол, на котором еды и питья ровно столько, чтобы утолить голод и жажду, скромное жилье, скромная прислуга. Секретарь владыки Александр Петрович Святославский был во всем ему подобен и старался показать, насколько ему чуждо стремление к удобствам; например, когда надобно было что-то прочесть вслух, он делал это стоя и мог по нескольку часов кряду читать, не присаживаясь. А невольные зрители этого потом могли обвинять Филарета, что не дает своему секретарю даже присесть.

В мае 1826 года в Москву прибыла еще одна скорбная процессия — в Петербург везли гроб с телом покойной императрицы Елизаветы Алексеевны. Якобы она скоропостижно скончалась в Белеве по пути из Таганрога. То, что эта цветущая женщина тридцати шести лет от роду так быстро ушла из жизни следом за своим супругом, еще больше подпитало легенду об их совместном уходе в странничество и монашество. И если Александра отождествляли со старцем Федором Кузьмичом, то Елизавету — с Верой Молчальницей, затворницей Сыркова монастыря под Тихвином. Тому способствовало и то, что императрица при жизни отличалась немногословностью.

Так же как гроб с телом Александра, гроб с телом Елизаветы был наглухо закрыт, и его не открывали, когда Филарет и вдовствующая императрица Мария Федоровна встретили процессию в Можайске, а по пути в Москву четырежды в разных храмах при этом гробе совершались богослужения. 26 мая в Можайском Николаевском соборе московский архиепископ отслужил литургию и произнес трогающее за душу поминальное слово:

— Еще не почило сердце наше от прежней печали, как постигла нас новая. Вся земля наша от края до края, от столицы до столицы прочернела погребальными путями царскими.

А из Петербурга приходили все новые известия, так или иначе связанные с декабрьским восстанием. 22 мая там скончался Николай Михайлович Карамзин. Привыкший к постоянному сидению в рабочем кабинете и в архивах, 14 декабря он весь день провел на промозглом петербургском ветру, наблюдая за событиями, слег, да так и не смог поправиться.

30 мая следствие по делу декабристов окончилось. Следственная комиссия составила «Донесение о тайных обществах». А1 июня создан Верховный уголовный суд по делу о мятежниках-декабристах. Привлечено около шестисот человек.

Не без влияния бунта произошло ужесточение цензуры. 10 июня адмирал Шишков протащил свой цензурный устав, вскоре прозванный чугунным. Отныне в печать не могло проникнуть решительно ничего, где хоть как-то критиковался бы существующий государственный строй, да и сама Россия, ее власть, ее народ, армия, порядки и обычаи.