Филарет Московский

В то время распространились воспоминания Бурьена, личного секретаря Наполеона, в которых, в частности, рассказывалось о том, как Бонапарт в Яффе посетил чумной барак и пожимал руки своим солдатам, прежде чем отдать приказ врачам дать им яду, чтобы они не мучились от страшной болезни, а главное, ввиду того что к Яффе приближался неприятель. Восторженные поклонники Наполеона наперебой повторяли этот эпизод из жизни своего кумира, соотнося его с нынешней заразой в Москве и приездом государя в холерный город. Но уже имелись сведения о том, что воспоминания Бурьена — подделка. «Как же так? Ведь Бурьен еще жив!» — спорили восторженные. «Жив, но давно уже в доме для умалишенных и ничего не способен написать, — отвечали скептики. — Так что ваш Бурьен на поверку — Лжебурьен!» Действительно ли Наполеон посещал чумной барак, так и осталось неизвестно. А вот посещение Николаем холерной Москвы — неоспоримо.

Пушкин, сидя в Болдине в карантине, написал великолепное стихотворение, в котором спорил со скептиками:

Да будет проклят правды свет,
Когда посредственности хладной,
 Завистливой, к соблазну жадной,
Он угождает праздно! — Нет!
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман…
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран…

У этого шедевра есть четко проставленная дата: «29 сентября 1830 года». Такое впечатление, будто поэт страстно говорил не только о Наполеоне, но и о русском царе. А может быть, и так. Может быть, Пушкин написал эти строки позже, узнав о приезде государя в Москву. Адату поставил, чтобы не слишком посмеивались над его преданностью Николаю. Вероятно, и в Болдине кто-то посмеивался: «Знаем, знаем, как он там среди холерных… Небось прикасаться ко всему боится!» Вот Александр Сергеевич и ответил им. Впрочем, это лишь предположение. Вернемся из Болдина в Москву.

Государя сильно волновал вопрос о мерах предосторожности, кои должно принимать. Не случайно он первым делом спросил Филарета о всенародных молебнах. И получил твердое уверение святителя в том, что, когда речь идет о церковной соборности, одухотворенной истинной верой, меры предосторожности излишни. Особенно могло внушать опасение таинство причастия, когда все подходят к священным сосудам и причащаются от одной ложки. И тут Филарет заверил царя, что никаких случаев заражения после причастия не наблюдается.

Невольно вспоминаются недавние события, когда по миру прокатилась волна так называемого «свиного гриппа». В западной христианской церкви, где в последние времена и так-то не очень причащаются, вышли строгие запреты на причастие во время эпидемии. Православная церковь осталась тверда, никаких запретов, и в наших храмах число причащающихся нисколько не убавилось.

Осенью 1830 года причастников стало во много раз больше, нежели доселе. Люди строго постились, как во время Великого поста, исповедовались, раскаиваясь во всех своих грехах, как пред кончиной, и причащались с особенно распахнутыми сердцами. И причастники не заражались! В одном из своих многочисленных распорядительных документов, выпущенных во время холеры, Филарет писал: «В церковных поучениях с соблюдением приличия, упоминая, что праведный Бог послал сию губительную болезнь в наказание за грехи наши, возбуждать народ к молитве, покаянию, исправлению жития и к укреплению и освящению себя причащением святых Христовых Таин, что в самой Москве уже исполняется православными чадами Церкви с самого появления болезни доныне; кажется, и начинает здесь являться настоящее милосердие Божие в уменьшении числа занемогающих и силы болезни».