Филарет – Патриарх Московский 2 (СИ)

— Так я и не собираюсь жить один, — со вздохом произнёс Фёдор. — Просто вы не понимаете, что не всегда надо переть наверх, расталкивая других локтями и грызя глотки. Как бы вы не толкались, вы не станете не только родовитее, но и грамотнее.

— Ты нам позволь рядить, как за место под солнцем драться! Ты кто такой?! Он кто такой, Никитка? Что он из себя выдумал? — спросил, оборачиваясь к Никите Романовичу его брат Данила. — Учить нас вздумал! Щеня! Сколько ему лет, Никитка?

— Отец, скажи ему, что, если он будет лаяться, я вообще уйду. Зачем мне эти нервы?

— Не ерепенься, Данила! — попытался укоротить нрав брата отец Фёдора. — Фёдька дело говорит. Не от него сия указка, а от царя. Правильно Федька говорит. Надо грамоте учиться.

— Да не идёт у меня эта ваша грамота! — почти вскричал дядька Данила. — Не понимаю я эту вашу цифирь. Что такое сотня и тысяча буквами — понимаю, а как складывать эти тысячи — не понимаю. Да и к чему считать ядра и пули? Чем больше, тем лучше! Карты какие-то придумали. Метры и километры! Мать их ити! Мы сколько лет в походы хаживали без карт и ничего… И крымчаков били, и Казань брали, и Астрахань. А тут… Рассчитай, видите ли, успеет ли войско дойти от Москвы до Коломны за два дня, если отряд идёт десять километров в час, а до Коломны всего двести этих самых кило, мать их, метров!

Фёдор даже фыркнул от удивления, от того, что дядька почти слово в слово повторил условие самой простой задачи.

— На хрена мне это считать, когда я и так знаю, что не дойдёт? Зачем мне, воеводе, это знать, Федюня? Зачем мне знать, кто сколько провизии должен с собой взять? Пусть берут сколько хотят! Ты думаешь, если я скажу сотнику, чтобы тот сказал десятнику, чтобы тот сказал ратнику, чтобы тот взял в поход десять мешков овса, тот возьмёт? Хера с два! Он возьмёт пять, а остальное сопрёт в другой сотне, или выпросит у меня в обозе.

— Вот, видишь, дядька Данила, ты сам говоришь, что возьмёшь с собой овёс не только на свой отряд, но и с запасом, полагая, что у других корм закончится раньше.

— Ну, так всегда было и будет. Сколько корма не бери, все равно не хватит и поголодать придётся. Поэтому берём сколько есть.

— Ты сам слышишь, что говоришь? «Берём сколько есть…» У кого есть? У себя из закромов ты берёшь? Ты у крестьян забираешь всё, что есть! А им потом зубы на полки класть?

Дядька Данила отпрянул удивившись, а потом фыркнув ответил:

— Крестьяне? Зубы на полки? Да они и на горохе выживут! Или на каше на берёзовой… Корешков накопают.

Он махнул рукой.

— Эти выживут. Привычные.

Тут возмутился Фёдор.

— Вот, паразит ты дядька Данила. Настоящий паразит. Тебе, значит, сдохнут твои крестьяне, или нет, — безразлично?

— Что это значит, «паразит»? Ты что лаешься, стервец, латинскими словами?

Он снова обернул лицо к отцу Фёдора.

— Я его, точно, пришибу, Никитка. Да, что же это такое? Мы, чай, в моём доме сидим!

— Ты, Фёдор, и впрямь, того… Не лайся…

Никита Романович выглядел усталым. Накануне они с сыном имели долгую и утомительную беседу, во время которой отец попытался повлиять на сына физически, но тот, какими-то хитрым образом сначала изворачивался, а потом несколько раз так прихватил отцовскую руку, что едва не сломал. Никита Романович от бессилия возбудился настолько, что поднял на сына не только руку, но и кинжал. И тогда Фёдор, прихватил его руку и шею так, что Никита Романович сомлел, а очнувшись, едва вспомнил, что произошло.

Он откашлялся и сказал, обращаясь к сыну:

— Ты, Фёдор, не лайся, а объясни нормальным языком.

Он снова кашлянул.

— Как мне вчера… Я-то знаю, что есть — «паразит», ты пояснил, а Данила не знает.

Фёдор хмыкнул, вспомнив вчерашний вечер.

— Паразит, дядька Данила, это — человек, питающийся за счёт еды другого человека. И заметь, паразиту всё равно, хватит ли самому кормильцу еды для прокорма.

— Ха! Ну, так и правильно! Мы и есть все паразиты, ибо живём за счёт крестьян. Они же работают на нас. Полбу-овёс сеют, овощи выращивают… Так Богом положено. Мы их от супостатов щитим, а они нам кормом за то платят.

Фёдор хмыкнул.

— Ты, дядька, на Бога не кивай. Что там Богом положено, одному Богу известно. Но ты сам сказал, «щитим», значит ты должен защищать крестьянина, а не доводить его и его детей до голодной смерти.

Данила Романович понял, что сболтнул не то, что надо было и нахмурился.

— Э-э-э… Мы власть великокняжескую щитим, а князь, то бишь — царь, — поправил себя Данила, — Богом ставленный.

— Давай не будем судить о власти царской. Не нашего то ума дело… Но без крестьян, что тебя кормят и царя с боярами, одними набегами на соседей не проживёшь. А значит что?

Фёдор, выпучив глаза, посмотрел на дядьку.

— Что? — испуганно спросил тот.

— А то, что считать надо потребность войск во всём, чтобы тяглом не обременять крестьян и мастеров чрезмерно, чтобы казну зря не транжирить. Ты бы видел, сколько в казне прелой рухляди: и пушнины, и тканей, и одежды. Зерна сколько портится?