Филологическая герменевтика

В своих абсолютизациях Гадамер заходит достаточно далеко. В силу «исторического аргумента» возникает «автономия читающего сознания» (Gadamer, 1973, 152 – 156), превращающая чтение в «тайное искусство» «встречи с текстом». Как и в случае с Гуссерлем, из-за водопадов идеалистического философствования выглядывает лицо человека, испугавшегося действительности с ее мировыми войнами и социальными революциями. Еще в отрочестве такой человек убегал, как ему казалось, _{46}в «более счастливый мир» чтения. Став талантливым читателем, наш герой поверил, что он «стал над» своей буржуазной средой и способен видеть дальше, чем видит эта среда. Он и в самом деле лучше понимает художественные тексты, чем окружающие его люди. Желая осчастливить всех людей, он предлагает модель своего развития в качестве талантливого читателя всем остальным людям: научитесь понимать книги – и вам будет хорошо, потому что вы забудете о своей связи с пошлыми людьми, у вас будет свой духовный мир, который заменит вам мир чувственный; когда же мир чувственный все же вторгнется в вашу жизнь, делайте с ним то же, что с художественным текстом – не боритесь, не мучайтесь, а делайте лишь одно: понимайте. Наш герой с удивительной легкостью забыл, по чьему заказу жил, кормился и обучался в университетах во время своего путешествия из мира чувственного в мир духовный, в мир «бытия как понимания». Будучи человеком не только образованным, но и добрым, он советует всем людям повторить это увлекательное путешествие, не забывая, конечно, и тех, чьи труды в мире чувственном позволили ему дорасти до статуса герменевтического мыслителя. Им тоже рекомендовано заняться хорошим делом – понимать. Понимание превращается в единственное отношение человека к бытию, но бытие – это не реальная человеческая жизнедеятельность, а «языковое бытие» живущего в самом себе индивида. Этот «осчастливленный» герменевтической философией индивид постигает содержание текста (или мира, что в данной доброжелательной мистификации есть «одно и то же») не как отражение «пошлой действительности», а как подтверждение собственной веры в то, что содержание именно таково, как это требуется данному индивиду. Жизнь становится прекрасной, поскольку индивид обретает «полную свободу» от общества, он занят только одним – «пониманием» своих нужд и стремлений. В отличие от позитивизма, утверждается, что «душу» понять можно, но с одним ограничением: понять можно только собственную «душу», а не чужую. Понимание, как явствует из всей этой теории, не выводит человека из его собственных пресуппозиций к становлению нового объективного знания: для «счастья» и «свободы» этого не требуется. Эта тема особенно четко разработана у другого герменевтического мыслителя – М. Хайдеггера, сначала служившего философом у Гитлера, а затем много писавшего о том, что из мира индивидуальных пресуппозиций все же выход есть: «понимание» _{47}выводит человека из этого «мира», но, конечно, не к объективной действительности, а к «богу как главному конструкту» (Heidegger, 1970). Во всех этих теоретических построениях понимание объявляется способом бытия человека, герменевтика же выступает как некая «наука наук». Трудно сказать, где больше претензий – в позитивизме или в философской герменевтике, но оба направления стоят друг друга, оба представляют воинствующий агерменевтизм.