Философия бунта

Бунтующее студенчество вопреки тому, что утверждают некоторые идеологи «новых левых», не является воплощением ни новой революционной силы, будто бы заменяющей рабочий класс [84], ни «нового человека» – символа грядущего общества. Но оно воплощает и выражает некоторые тенденции общественного развития. Студенты вплоть до недавнего времени представляли собой сравнительно небольшую привилегированную корпорацию, имевшую свои четкие границы и в целом стоявшую в стороне от трудящихся классов. Общность группового бытия, зафиксированная в категории «студенчество», распространялась не только на сравнительно короткий период жизни каждого из сменяющих друг друга поколений, но и на сравнительно небольшую часть этих поколений, попадавшую на университетскую скамью. Сегодня в условиях расширения потока информации возрастает необходимость постоянного и систематического обновления знания как условия функционирования современного производства и условия функционирования трудящихся как производительной силы. Теперь каждое поколение, и притом во все возрастающей его части, будет вынуждено под непосредственным давлением общественного производства постоянно обновлять полученные ранее знания, снова и снова садясь за парту, т. е. превращаясь время от времени в «студентов». Поэтому уже сегодня «студенческие» потребности объективно начинают воспроизводить потребности широких слоев трудящихся развитого капиталистического общества. В этом – революционная сторона студенческих выступлений и студенческих требований, которая создает объективные предпосылки для сближения студентов и рабочего класса, на необходимость которого указывал Ф. Энгельс. «Пусть ваши усилия, – писал Энгельс в 1893 г., обращаясь к Международному конгрессу студентов-социалистов, – приведут к развитию среди студентов сознания того, что именно из их рядов должен выйти тот пролетариат умственного труда, который призван плечом к плечу и в одних рядах со своими братьями рабочими, занятыми физическим трудом, сыграть значительную роль в надвигающейся революции» К Энгельс связывает революционную роль студенчества (как будущей интеллигенции) с ролью знания, носителями которого выступают интеллигенты, и подчеркивает неразрывную связь освобождения труда с овладением культурой, как предпосылкой успешного осуществления революции. «Буржуазным революциям прошлого от университетов требовались только адвокаты, как лучшее сырье, из которого формировались их политические деятели; для освобождения рабочего класса понадобятся, кроме того, врачи, инженеры, химики, агрономы и другие специалисты, ибо дело идет о том, чтобы овладеть управлением не только политической машиной, но и всем общественным производством…» [85]

Конечно, процесс приобщения студенчества к революционному движению происходит сложными путями: не только вследствие внутренней неоднородности студенчества, но и в силу наличия разрыва между его сознанием и бытием. Рабочие нередко проявляют недоверие к студентам, видя в них «папенькиных сынков», не вкусивших горького хлеба наемного рабства. Студенты же, в свою очередь, превращаясь в наемных тружеников, еще лишены пролетарского сознания. Устанавливая общность своей судьбы с судьбой наемного рабочего, студент начинает теснее связывать собственное освобождение с революционно-освободительным движением рабочего класса. И в этом, быть может, состоит один из самых примечательных сдвигов в его сознании. Но, связывая свою судьбу с рабочими и вместе с тем стремясь преодолеть нежелательное для него «пролетарское положение», в котором ему предстоит оказаться, студент (в лице своих идеологов) нередко ожидает от рабочего действий, согласующихся со своим собственным представлением о «революционном пролетариате». Это представление, однако, не является для него ни результатом научного анализа тенденций развития пролетариата в современном обществе, ни даже выражением некоего выношенного в его голове идеала пролетария. Для бунтующего студента идеалом революционера является сам бунтующий студент, как якобы «новый» и социально активный пролетарий. Поэтому все, что в политическом поведении рабочего класса не соответствует его собственной модели поведения, бунтующий студент отвергает не только как «нереволюционное», но даже как «непролетарское». Подобная ориентация леворадикального студенчества не может не препятствовать установлению его политического союза с рабочим классом. «Связь между движением интеллигенции и движением рабочего класса в собственном смысле слова, – отмечает Жорж Коньо, – является естественной и необходимой… студенческое движение имеет перспективы лишь в том случае, если оно врастет, разумеется сохраняя определенную степень самостоятельности, в общую стратегию классовой борьбы при гегемонии рабочего класса; иначе говоря, оно не должно считать себя заменой авангардной рабочей партии, оно не может и не должно играть раскольническую роль и противопоставлять себя рабочему движению, ибо в этом случае оно будет играть на руку капиталистической системе» [86].