Философия футуриста. Романы и заумные драмы

И, подскочив, скопец снова стал разматывать слюну. Ильязд неожиданно успокоился:

– Кто тебе сказал, что я тебя боюсь, твоего уда мне опасаться нечего.

Карлик снова рассвирепел:

– Молись до конца своих дней за Хаджи-Бабу. Если бы не слово, которое он заставил меня дать, я бы выдрал твой поганый язык и содрал с тебя шкуру. Но мне за твои слова заплатит Озилио. Оставь мне свой адрес, я его уд пришлю тебе по почте, – и выбежал из комнаты. Молчаливая публика немедленно развеселилась. Ильязда развязали, успокоили насмешками над Шоколадом и остротами, увели в комнату, где он ночевал накануне, и все повалились спать. Но спать помешали не только впечатления, но и внезапный ветер.

Он начался после полуночи, зашатал кипарисы, забегал по крышам, спрятал луну, выбил немало стекол, ворвался в комнаты и зашуршал в углах. Откуда среди лета, совершенно осенний, холодный и говорливый? Один из евнухов сел на постели, зажег было свечу, но та вскоре погасла. И никто больше не встал и не зажег света и не попробовал заменить чем-нибудь вывалившийся кусок стекла, только все простонали и проворочались до утра, то и дело вслух проклиная отсутствующего Шоколада.

Советский ветер. Почему это был только ветер? Почему в этот день не нашлось никого, который поднял бы руку? Так как достаточно было поднять руку, сказать слово, и толпы, собравшиеся на берегах Босфора и Рога, люди, стоявшие на порогах домов, глядя, как подымал ветер облака пыли, тысячи, сидевшие по домам, прислушиваясь к неистовствам ветра, все бы множество это поднялось – оно не ждало ничего, кроме призыва, – и понеслось, несомое ветром, по улицам все опрокидывать, все разрушать во имя Советов, так как не было другого возможного выхода, не было другой возможной погоды, так как давно пора было покончить со слишком затянувшейся на берегах Босфора историей Оттоманской империи⁸. Почему среди тысяч всех этих изнывающих от ожидания, прислушивающихся, не начались ли выстрелы, присматривающихся, нет ли алых флагов, не нашлось ни одного вожака? Республика Мустафы Кемаля возникла потому только, что первое возможное решение – красная Турция – не осуществилось. Потому только, что советский ветер дул целый день по-пустому.

С высоты дворцовой стены Ильязд не покидал ее, снедаемый, подобно всем прочим, надеждами и ожиданиями. Восстание, где ты? Тщетно осматривал он притихшую набережную Галаты и Золотой Рог и улицы Пера. Смотрел на Скутари и ждал, ждал целый день, задыхаясь от пыли и вздрагивая от холода. Евнухи не показывались целый день. Шоколад явился после полудня. Вид у него был растерянным до последней степени. “Собачьи дети, – вопил он, – достаточно было подуть ветру, достаточно было вспомнить о русских, и все уже вытянули шеи, ожидая ударов. Ты понимаешь, тебе нечего во всяком случае надеяться, – шипел он на Ильязда, – тыча в него ножкой. – Мы взорвем ее, Софию, вот и все, а сокровища – на дно моря. Не беспокойся. Если хочешь, пойдем, я тебе покажу трубу, по которой головы скатываются под воду. А София давным-давно минирована. Только не думай, что мы ее взорвем сегодня, когда русские вступят в город. Мы взорвем ее, когда вы, собачьи дети, соберетесь в ней для молитвы, тысячи вас, и тебя положим связанным там же, понял? Пока что ты мой пленник. Пусть Хаджи говорит, что хочет, я с тобой разделаюсь. Пока же мы тебя свяжем”, – и он убежал.

День проходил, восстания не было, никто не приходил и связать Ильязда. Пленник. Надо попробовать бежать. Но куда? Разве есть какой-нибудь выход? Разве Озилио, подстерегающий его за пределами сераля, Суваров, охотящийся на него на Пера, и Алемдар, в особенности Алемдар (почему в особенности?), не хуже Шоколада? Шоколад только стращает его, только кричит, плюется, тычет в него ногой, но он ни разу еще не ударил даже Ильязда, он ничего не хочет утолить, тогда как те… Ильязд скорчил гримасу. Нет, пленник, и отлично. Сколько угодно. Останется здесь хотя бы до самой смерти. И потом, какая неисчерпаемая романтика!