Философия и религия Ф.М. Достоевского

Достоевского много раз намеренно и ненамеренно укоряли за его всесердную апологию Православия, которая, по мнению многих неглубоких людей, была не чем иным, как апологией самодержавной формы русского государства. Но насколько Достоевскому это чуждо и насколько это ему приписывается, нетрудно увидеть, если целостно понимать его взгляд на Церковь и государство.

Достоевский считает, что Церковь и государство не нужно смешивать [577]. Петр Первый подчинил Церковь, из-за него «Церковь в параличе» [578]. «Компромисс между государством и Церковью в таких вопросах как, например, о суде, по моему, в совершенной и чистой сущности своей невозможен.<,„>Церковь должна заключать сама в себе всё государство, а не занимать в нем лишь некоторый угол…» [579]. «Господь наш Иисус Христос именно приходил установить Церковь на земле. Царство Небесное разумеется не от мира сего, а в небе, но в него входят не иначе как чрез Церковь, которая основана и установлена на земле. А потому светские каламбуры в этом смысле невозможны и недостойны. Церковь же есть воистину царство, и определена царствовать и в конце своем должна явиться как Царство на всей земле несомненно, — на что имеем обетование…» [580].

В древние времена, в первые три века христианства, христианство на земле являлось лишь Церковью и было лишь Церковь. Не Церковь должна искать для себя определенного места в государстве как «всякий общественный союз» или как «союз людей для религиозных целей», а наоборот, всякое земное государство должно бы обратиться в Церковь полностью, чтобы стать лишь Церковью, отклонив все свои цели, не согласующиеся с целями Церкви. Все это ничуть не унижает государство, не отнимает ни чести, ни славы его как великого государства, ни славы властителей его, а лишь поставит его с ложной, еще языческой и ошибочной дороги на дорогу правильную и истинную, единственно ведущую к вечным целям [581].

«…По иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, Церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нем исчезнуть, уступив науке, духу времени и цивилизации. Если же не хочет того и сопротивляется, то отводится ей в государстве за то как бы некоторый лишь угол, да и то под надзором, — и это повсеместно в наше время в современных европейских землях. По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не Церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь Церковью и ничем иным более» [582].

Чтобы эта точка зрения не воспринималась как ультрамонтанство, Достоевский дополняет ее следующим суждением: «…не Церковь обращается в государство, поймите это. То Рим и его мечта. То третье диаволово искушение! А напротив, государство обращается в Церковь, восходит до Церкви и становится Церковью на всей земле, — что совершенно уже противоположно и ультрамонтанству, и Риму, и вашему толкованию, и есть лишь великое предназначение Православия на земле. От Востока звезда сия воссияет» [583].

Дух Православия невозможно вместить в тесную оболочку национализма; своим всечеловеческим содержанием он тяготеет ко всечеловечеству, ко всеобщему единению людей через Христа и во Христе. Поэтому всё, что православно, наполняется самопожертвованием для достижения этой цели. Поэтому для Достоевского и «славянская идея в высшем смысле ее» прежде всего «…есть жертва, потребность жертвы даже собою за братьев<…>чтоб<…>тем самым основать впредь велдкое всеславянское единение во имя Христовой истины, то есть на пользу, любовь и службу всему человечеству, на защиту всех слабых и угнетенных в мире» [584]. Всякое дело, и мысль, и чувство, которым человек смиряет себя и становится слугою своему слуге, «…послужит основанием к будущему уже великолепному единению людей, когда не слуг будет искать себе человек и не в слуг пожелает обращать себе подобных людей, как ныне, а напротив, изо всех сил пожелает стать сам всем слугой, по Евангелию» [585]. Таким образом, что невозможно для людей, которые всечеловеческое единение понимают механически, материалистически, по–католически, то возможно для православного человека, христоликого и христоустремленного. «Я же мыслю, что мы со Христом это великое дело решим, — говорит старец Зосима. — И сколько же было идей на земле, в истории человеческой, которые даже за десять лет немыслимы были и которые вдруг появлялись, когда приходил для них таинственный срок их, и проносились по всей земле? Так и у нас будет, и воссияет миру народ наш и скажут все люди: Камень, который отвергли зиждущие, стал главою угла [586].