Философия и социология гуманитарных наук

На основании данных бахтинских заявлений можно сделать следующий вывод. Бахтин не отрицал своего «участия» в «создании» некоторых работ Волошинова и Медведева, которое выразилось в «творческом контакте», в выработке «общей концепции» (вероятно, исходящей прежде всего от Бахтина), но не распространялось на форму реализации «общих» идей, то есть сами тексты. Этому выводу не противоречит и заявление Бахтина о том, что Волошинов был его «учеником» (М.М. Бахтин – В.В. Кожинову. 16 ноября 1964 г.)[63]. Обладая в невельско-витебский период большей подготовкой в философии, литературоведении, языкознании, Бахтин, несомненно, питал своего друга – в то время юриста по образованию – соответствующими познаниями. Но позже мог начаться обратный процесс: Волошинов стал посредником между новой университетской наукой и Бахтиным. В ленинградский период жизни он скорее всего занял достаточно самостоятельную научную позицию, что могло приводить даже к принципиальным разногласиям с Бахтиным по вопросам методологии (отношение к марксизму, фрейдизму, марризму и т.д.)[64]. Во всяком случае ученик должен был оказаться достойным учителя…

Нам уже приходилось касаться проблемы авторства отдельных «спорных текстов». В данном случае мы не ставим перед собой этой цели. Отчасти потому, что можно привести немало доводов в пользу авторства как Волошинова, так и Бахтина (или их соавторства). Так, в статье «По ту сторону социального» обращают на себя внимание не свойственный философу Бахтину озорной эпиграф, коррелирующий с финальным аккордом работы, ссылка на учебник (или хрестоматию) по «истмату» (с. 60). Книга о фрейдизме написана с малоприсущей Бахтину установкой на широкого читателя, энергичностью, прямолинейностью развертывания повествования, с общим марксистским уклоном. В работе «Марксизм и философия языка» ощущается разнородность текста, нестыковка отдельных его частей, отсутствие единого «образа автора»; создается впечатление об искусственности композиции книги, ее аритмичности. Статьи, опубликованные в журнале «Литературная учеба», наиболее далеки от бахтинского канона; приметы советской идеологии, действительности в них уже органичны (постоянные ссылки на классовую сущность языка, на труды Н.Я. Марра, соответствующий «иллюстративный ряд» и др.); экскурсы в область общего языкознания здесь уже лишены примеси «философии языка», часто встречаются аналогии с музыкальными понятиями, хорошо знакомыми Волошинову. То же волошиновское начало заметно и в статье «О границах поэтики и лингвистики»: иронический эпиграф (и концовка), марксизм, марризм, недооценка индоевропеистики, ссылки Волошинова на свои работы, в том числе по теории музыки, корреляция, а иногда затяжная полемика с Медведевым, идеологический ригоризм, аналогии с музыкой и др.

В то же время в большинстве указанных работ чувствуется бахтинская диалектика слова, почерк Философа. Есть и такая интригующая деталь: почти все интересующие нас труды содержат однотипную формулировку:

«Теперь остается только подвести итоги…» (с. 79),

«Остается подвести итоги» (с. 196, 216, 385),

«Теперь мы можем подвести некоторые итоги» (В II).

Встречается она в слегка измененном виде и в книге «Формальный метод в литературоведении» (Медведев П.Н. Введение в социологическую поэтику. СПб.: Аста-пресс ltd. 1994.) и в «Современном витализме»[65], и в «Проблемах творчества Достоевского» (Л., 1929. С. 242). Что это – случайность, «шаблон речи» (как говорил Волошинов) или своеобразный штамп Мастера, его «фирменный знак»?.. Полагаем, что об авторстве «спорных текстов» будет высказано еще немало соображений, в том числе чисто текстологического характера.

III

Судя по творческим проявлениям (стихи, критика, статьи, книги), Волошинов предстает как человек большой культуры, прекрасно владеющий слогом, способный выразить мысль предельно точно и в то же время с элегантной легкостью и достоинством, в необходимых случаях – и с яркостью опытного популяризатора.

То немногое, что опубликовано из его поэтических опытов («Памяти Александра Блока», «Влекомый чудной тайной Назарета…», «Сонет», «Вечное»), отражает личность незаурядную, глубокую, тонкую.

Статьи о музыке выдают в нем человека, одаренного не только светом Искусства, Знания, но и чувством Слова, Ритма; наследника той культурной Атлантиды, которая почти бесследно исчезла после 1917 г.

Уже в первых работах Волошинова виден его интерес к «философии искусства», «нравственной философии», марбургской школе, ницшеанству, другим теоретическим построениям; безусловное знание первоисточников, большая эрудиция вообще.

Еще одна привлекательная черта «раннего» Волошинова – патриотизм, но с «лермонтовской» горчинкой: