Философия имени

В контексте русской философии «Философия имени» также занимает своеобразное место. А.Ф. Лосев с достаточной определенностью указывает на своих предшественников, но тонкие нити связывают его работу со всеми основными направлениями русского философского ренессанса. Здесь и «всеединство» В. Соловьева, и философия языка А. Потебни. Учение о слове и эйдосе, выработанное П. Флоренским, несомненно, было одним из источников «Философии имени». Более отдаленная связь существует между теорией символизма Вяч. Иванова и книгой Лосева, но эта связь есть. Иванов впервые открывает для русской философии символ не как литературный прием, а как самостоятельный тип мышления, синтезирующий непосредственность и бесконечную многозначность образа с логической силой и необходимыми импликациями понятия. Нельзя не упомянуть течения, которое строило гносеологию на фундаменте интуитивизма и феноменологии (Н. Лосский, И. Ильин, Г. Шпет). Разные варианты этого направления общим результатом имели открытие специфического типа эмпиричности: с этой точки зрения нахождение идеальных эйдосов мыслящего сознания есть опытный процесс, и как таковой он связан с преображением личности (моральным и интеллектуальным) в ходе эволюции познания. Философия творчества, развиваемая Н. Бердяевым и Ф. Степуном в романтическом ключе, А. Белым и Вяч. Ивановым – в символическом, также должна попасть в круг нашего внимания. Не мог оказаться в стороне от этой тематики и христианский платонизм Франка, поскольку проблема абсолютного знания тесно связана с ролью языка, понятия и символа в познании. Особого разговора требует книга С. Булгакова «Философия имени», но поскольку она выросла из того же комплекса проблем и событий, что книга А.Ф. Лосева, реализовав в то же время иной философский путь, ориентиром на нашей условной карте она вряд ли может быть.

Что же позволяет назвать «Философию имени» итоговым документом этого многообразного духовного процесса? Прежде всего надо отметить, что книга представляет собой вполне конкретное исследование определенного материала, т.е. она эмпирична и «позитивна». Ведь речь в ней идет о слове и о способах его «поведения» в различных гносеологических ситуациях. Это делает «Философию имени» не только философской, но и научной в строгом смысле слова работой. Однако эмпиричность в ней соединена с активным использованием феноменологического метода (в его лосевском варианте). Наконец, этот сплав опыта и умозрения одухотворяется соотнесением проблемы имени с религиозно-философскими антиномиями начала XX в. А.Ф. Лосев самим выбранным путем исследования уже подсказывает читателю характер синтеза, который только предстоит осуществить.

Решительный поворот в подходе к проблеме «язык – мышление» мы замечаем в первой же части работы («До-предметная структура имени»). Слово понимается автором как вершина природной эволюции, завершение одного типа развития и начало другого. Как и всякое начало, оно погранично и, следовательно, имеет характер и специфической плоти, и потенциального духа. Лосев дает следующую формулу природы слова: тайна слова в том, что

«оно – орудие общения с предметами и арена интимной и сознательной встречи с их внутренней жизнью» (с. 49)[1].

Таким образом, Лосев отъединяется и от традиции отождествления слова с мыслью, и от традиции превращения слова в безразличный носитель мысли. Слово оказывается в результате феноменологического рассмотрения его природы и формой, и материей будущего рождения мысли, не заслоняя тем не менее внешнюю действительность предметов.

Лосев с большим аналитическим мастерством показывает, что знаковый характер слова в логико-гносеологическом смысле вторичен по отношению к символическому характеру. Способность слова быть символом есть своего рода энтелехия, заставляющая слово все шире вбирать в себя внешний материал и порождать из него смысл.

«Только символизм спасает явления от субъективистического иллюзионизма и от слепого обожествления материи, утверждая тем не менее его онтологическую реальность, и только апофатизм спасает являющуюся сущность от агностического негативизма и от рационалистически-метафизического дуализма, утверждая тем не менее его универсальную значимость и несводимую ни на что реальную стихию» (с. 114).