Философия имени

В этом утверждении Лосев подчеркивает неразрывность символизма (закономерной являемости вещи) и апофатизма (принципиальной сокрытости ее сути), которые, будучи оторванными друг от друга, дают соответственно агностицизм и позитивизм. Слово как раз и является той удивительной частью нашего материализованного сознания, которая апофатична и символична по самой своей природе. Парадокс символа в том, что апофатический характер проявления в нем сущности обусловливает все большую символичность рождающегося образа по мере проявления сущности.

«Чем менее проявлено неявляемое, тем более понятно… то, что явилось; чем более проявлено неявляемое, тем сильнее оно постигается и переживается, но тем загадочнее и таинственнее то, что явилось» (с. 108 – 109).

А.Ф. Лосев детальнейшим образом прослеживает эволюцию изначальных потенций слова от эйдоса (т.е. конкретного идеального смысла) через растворение эйдоса в инобытии и его обратного становления благодаря логосу к символу и его полному самосознанию, т.е. интеллигенции. Символически осуществленная интеллигенция есть миф, символически осуществленный миф есть личность. Осуществленный в личности синтез тела и смысла есть имя, или абсолютное живое существо. Каждый из этих этапов проанализирован Лосевым с педантичностью естествоиспытателя и описан с энтузиазмом поэта – сочетание более чем редкое. Лосев неоднократно указывает на родственные его теории концепции Прокла и Гегеля, Шеллинга и романтиков, Потебни, Кассирера, Гуссерля. Но он выделяет и определяющую особенность своей концепции: применение диалектики, вобравшей в себя достижения классической и новейшей философии, к предмету, который не был ранее систематически проанализирован с помощью диалектического метода, т.е. к живой культурно-исторической реальности, данной в языке и мысли.

Диалектика, таким образом, оказывается и точным методом, и способом уберечь предмет исследования от умерщвляющей абстракции.

«Огромное преимущество полученной нами конструкции слова в том и заключается, что в ней присутствуют только строжайше оформленные и точнейше формулированные эйдетические категории» (с. 170).

Не надо, разумеется, путать точность, о которой говорит автор, с точностью естественных и даже с добросовестностью гуманитарных наук. Речь здесь идет о специфически философском (в данном случае диалектико-феноменологическом) методе, который сам порождает и познает свой предмет. Поэтому в этой сфере не может быть и традиционного для гуманитарных и естественных наук критерия истинности. Истину от лжи в строго философских исследованиях необходимо различать по принципу соответствия мысли и ее создания, но поскольку мысль философская творит смысл, то критерий истины оказывается не менее строгим, чем у математики. Труд Лосева выдерживает проверку этим критерием: в «Философии имени» дано теоретическое осмысление той духовной действительности, которая родилась в ходе более чем столетних (начиная от Канта) попыток найти новую опору для рациональности и новое обоснование ценности личности.

Найденная А.Ф. Лосевым ключевая категория – имя – предстает перед читателем как новый горизонт философии, а не как заключительное слово. То, что язык для философов XX в. оказался реальностью, скрывающей тайны бытия (как для философов XVII – XIX вв. – мышление), – это уже общепризнанный факт. И экзистенциализм, и аналитическая философия, и герменевтика пришли в своих исканиях к раскрытию сущности языка как к задаче мышления. Но при этом сохранилось принципиальное различие установок. Интересно сравнить появившуюся у позднего Хайдеггера категорию «эрайгнис», т.е. «событие», и лосевское «имя». Мышление об «эрайгнис» делает ненужной философию и понятийность вообще; миф и поэзия более соответствуют этому загадочному Событию (недаром Хайдеггер сравнивает роль китайского понятия «дао» с ролью «эрайгнис» в философии). Таким образом, философия возвращается в лоно мифологии. У Лосева, казалось бы, та же последовательность: миф венчает собой эволюцию смысла и перерастает в Имя. Но «Философия имени» отнюдь не предлагает нам вернуться к архаике, ее пафос в преодолении в рациональном недостаточно рационального, в прорыве к диалектически-сверхрациональному. Не безымянная стихия, но Имя оказывается центром притяжения диалектического движения.