Философия. Книга первая. Философское ориентирование в мире

Самым естественным представляется поэтому определять достоинство науки по содержанию ее предмета. Достоверность знания делается малоценной, если то, что мы знаем, не представляет решающего интереса. Однако высота предмета рождает повышенные требования к тому исследователю, который желает приблизиться к нему. Как фактически истинный художник, если он предпочитает рисовать натюрморты, знает, что образ Мадонны недостижим для него, так и исследователь на своем месте знает, что он делает то, что может. Поэтому идеального исследователя можно скорее встретить в науках, содержание которых не стоит в них на первом плане. Когда исследователь обращается к высшим содержаниям, притязательность самого дела и несоответствующая ему рабочая способность ученого заставляют его, правда, почувствовать духовную широту и беспокойство, но в то же время ему и не по себе в его существовании. Тот же, кто избирает нечто такое, что ему истинно по силам, в своей работе бывает словно бы у себя дома. Может быть, самые содержательные науки только потому и в самом деле находятся в постоянном движении, что люди, обращаясь к занятиям этими науками, превосходят свою собственную меру, и теперь нигде более на всем поприще исследующего существования не могут быть по-настоящему у себя дома. Психология и социология - примеры подобных наук, приходящих в отдельных своих проявлениях от величайших возможностей обретения содержания к половинчатому успеху, по большей же части движущихся у самой низкой отметки научности. Однако положение опаснее всего в философии. Она - «царица наук», потому что она не есть также одна из наук, но больше, чем все науки, как бы вне их и над ними, и вездесуще действительна в них самих, как их смысл. Каждый подлинный исследователь - философ. Напрямую обратиться к философии, значит для человека - неизбежно оплошать на высоте задачи. Величайшие философы оставляют нам фрагменты своих попыток; их произведения - это развалины их краха, и они впечатляют нас тем более, чем совершеннее объективная форма их мыслительных формаций.

Таким образом, всеобщезначимого порядка субординации наук, очевидно, не существует. Всякая иерархичность представляется относительной соответственно избранному аспекту сравнения. В относительности возможностей сравнительного достоинства самая неопределенная возможность - это содержание; но только оно одно могло бы служить основанием для абсолютной иерархии. Она была бы истинной иерархией, если бы можно было объективно значимым образом постичь ее. Это невозможно, поскольку содержание опытно переживается и создается только экзистенцией, а эта экзистенция - не одна. Это содержание обнаруживается в способности экзистенциально творить, оформлять и исполнять смыслом жизнь, и делать ощутимым бытие трансценденции. Но изучение самого бытия невозможно, ибо это бытие можно было бы определять только исходя из трансценденции (von der Transzendenz her). Поэтому все должно остаться в том положении, что науки движутся во многих порядках субординации, не замыкаясь в одной-единственной иерархии. Скорее, сама эта невозможность объективного порядка субординации наук становится указателем на трансценденцию (ein Zeiger auf Transzendenz), которая, будучи неисследимым во временном существовании познавания, вынуждает науки в непостоянных сочетаниях обращаться друг к другу, образуя порядки субординации. Если бы богословие или философия владели единой истиной трансценденции, то все науки должны были бы служить им. То, что науки составляют царство автономных правителей, выражает то обстоятельство, что истина трансценденции не может принимать форму одной-единственной всеобщезначимой вершины в системе всех наук. Явление ее имеет иной характер.

Но исследователь, который на своем месте, - неважно, в какой науке, - адекватно сути вещей делает то, что нужно, всегда будет постольку непревзойденным ученым независимо от всех объективных субординаций.

Знание понимает себя в своей истории

То, что познано как всеобщезначимое и убедительное, которое как таковое должно быть постигнуто и усвоено в понятии, не требует углубления в тот историчный процесс, в котором это познание было получено. Хотя значение подобного познания, его существенность или безразличность, интерес к нему, можно усвоить только в фактической историчной взаимосвязи, но убедительное как таковое неисторично. Науки улавливают мнением (meinen) вневременно значимое, но сами они движутся как историчная действительность.