Философия права русского либерализма

Последняя статья Плеханова была попыткой снять с себя ответственность за идеологическое обоснование большевистского террора и роспуск Учредительного собрания. Но его аргументы не имели ничего общего с защитой права и политической демократии как принципа. Напротив, он основывал свои рассуждения на своей любимой концепции исторической необходимости, утверждая всего лишь, что в российских условиях Учредительное собрание было прогрессивно и еще не пришло время заменить его диктатурой пролетариата. Он не отрицал, что собрание выступало за “буржуазную” демократию, и не забывал также, что для марксистов буржуазная демократия означала капитализм, то есть новую форму порабощения трудящихся, но в противовес этому он подчеркнул, что даже античное рабство было исторически оправданно, поскольку, как сказал Энгельс, “без античного рабства не было бы и современного социализма”[248]. Отрицание исторической необходимости во имя “абстрактного идеала” было характерно прежде всего для русского народничества в противоположность марксизму, и он заключил поэтому, что большевиков следует считать не его (Плеханова) детьми, но, скорее, сводными братьями Виктора Чернова, председателя распущенного собрания[249].

Правда, Плеханов понимал, что российские рабочие, возможно, не будут сочувствовать Учредительному собранию только лишь по причине его якобы исторической необходимости. Поэтому он добавил, что члены собрания твердо выступали “за интересы трудового народа России”[250]. Но в своей защите буржуазной демократии он прежде всего настаивал на том, что она является необходимой стадией прогресса, что она хороша с точки зрения идеальной нормы разумного развития истории, но не на том, что она выражает классовые интересы рабочих.

Действительно, трагедия Плеханова была трагедией русского западника, который желал своей стране “нормального”, “европейского” развития с разумным чередованием стадий и в полном соответствии с “внутренним” экономическим и культурным ростом. С одной стороны, его марксизм предполагал необходимость развития классового антагонизма пролетариата и буржуазии; с другой, он провозглашал потребность воспитания российских рабочих в духе “научного социализма”, подготовки их к тому, чтобы принять – на одно-два поколения – господство их классового врага. Психологическая невозможность одинаковой приверженности каждой из этих двух целей должна была бы быть очевидна, но, что удивительно, Плеханов полностью осознал это только в последние дни жизни, когда его стал мучить вопрос: “Не рано ли мы начали пропаганду марксизма в отсталой полуазиатской России?”[251] Он умер с горьким пониманием того, что деятельность, которой он посвятил всю жизнь, дала результаты, отличные от того, к чему он стремился; другими словами, что его обманул его идол, История.

Различие Плеханова и Ленина было значительным с самого начала, хотя некоторое время ни один из них не понимал ясно его причины. Кратко говоря, это было различие марксизма, понимаемого как технологический детерминизм, считающий историю объективным процессом, независимым от человеческой воли, определяемым развитием производительных сил (в случае Плеханова), и марксизма, понимаемого как теория классовой борьбы, считающая историю полем битвы и объясняющая ее в терминах военных действий, уделяющая главное внимание характеру и силе основных классовых антагонизмов, энергии и боевитости организованного авангарда пролетариата, а также характеру и силе других классовых сил (в случае Ленина). Понятно, что второе понимание подразумевало большее внимание к “субъективному фактору” и меньшее доверие к “объективным”, безличностным историческим процессам. Уже в своих ранних работах о народничестве Ленин отверг не только народнический “субъективизм”, но также и “объективизм”, который в то время считался существенной частью исторического материализма. “Объективист, доказывая необходимость данного ряда фактов, – утверждал он, – всегда рискует сбиться на точку зрения апологета этих фактов”, в то время как материалист “вскрывает классовые противоречия и тем самым определяет свою точку зрения”[252]. Объективизм дает картину процесса в целом, представляя его как “объективный ход событий”, тогда как материализм обязывает своих поборников прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной группы. Эти остро критические замечания были направлены против Петра Струве и других “легальных марксистов”, но они могли быть отнесены также и к плехановской форме “объективизма”.