Философия права русского либерализма

С такими взглядами на право было логично считать, что государственная власть выше закона, что это – диктатура. “В политике, – утверждал Плеханов, – кто имеет власть, тот и диктатор”[239]. Он добавлял, конечно, что все формы государственной власти следует объяснять в понятиях диктатуры определенного класса, понимая эту диктатуру как “господство этого класса, позволяющее ему распоряжаться организованной силой общества для защиты своих интересов и для подавления всех общественных движений, прямо или косвенно угрожающих этим интересам”[240]. Он подчеркивал, что буржуазная революция была бы невозможна без установления диктатуры буржуазии и что социальное освобождение рабочих также невозможно без диктатуры пролетариата[241]. Таким образом, он полностью разделял взгляды Энгельса и Ленина, что право – это всего лишь инструмент политической власти и что все формы политической власти являются по своему характеру классовыми и диктаторскими. Отличия его от Ленина лежат в другой области. Первым была его вера в необходимость четкого временного разграничения буржуазной и социалистической революций в России (как и во всех других отсталых странах.) Вторым было его убеждение, что лучшей формой диктатуры пролетариата является демократическая республика. В этом отношении он был прямо согласен с Энгельсом[242]. То, как бы он отнесся к коммунистической диктатуре в СССР (если бы дожил до нее), можно легко предположить, исходя из его общей оценки результатов преждевременного захвата власти социалистической партией. Он изложил свою точку зрения уже в своей первой марксистской работе “Социализм и политическая борьба” (1883), подчеркивая, что захват власти революционерами-социалистами в отсталой стране приведет к исторической катастрофе. Подлинный социализм, утверждал он, может быть установлен только тогда, когда экономическое развитие и сознание пролетариата достигнут достаточно высокого уровня. Политическая власть, пытаясь сверху организовать социалистическое производство неразвитой страны, будет вынуждена “искать спасения в идеалах ‘патриархального и авторитарного коммунизма’, внося в эти идеалы лишь то видоизменение, что вместо перувианских ‘сынов солнца’ и их чиновников национальным производством будет заведывать социалистическая каста”. “Несомненно, – добавлял Плеханов, – что при такой опеке народ не только не воспитался бы для социализма, но или окончательно утратил бы всякую способность к дальнейшему прогрессу, или сохранил бы эту способность лишь благодаря возникновению того самого экономического неравенства, устранение которого было бы непосредственной целью революционного правительства”[243].

Следует отметить, что Плеханов никогда не отказывался от этих взглядов. Он не преувеличивал, когда четверть века спустя писал, что его точка зрения не изменилась по существу и что в спорах между большевиками и меньшевиками он твердо отстаивал свои идеи начала 1880-х годов[244]. Его любимая идея о разумной исторической необходимости была направлена против двух противоположных тенденций в движении российского рабочего класса: “экономистской” тенденции (которую он считал одной из разновидностей старого “аполитичного” народничества) и “бланкистской” (или “якобинской”) тенденции, которая преувеличивала роль “субъективного фактора” в истории и имела опасную склонность к революционному волюнтаризму. Конечно, большевиков он считал наследниками последнего.