Философия права

На вышеуказанной ступени, на которой было проведено деление форм государственного устройства на демократию, аристократию и монархию, в стадии еще остающегося в себе субстанциального единства, которое еще не дошло до своего бесконечного различения и углубления в себя, момент последнего, само себя определяющего воле-решения выступает не как имманентный органический момент государства самого по себе в его своеобразной действительности. И в этих менее развитых формациях государства также должна выситься ин_{306}дивидуальная верхушка, существующая либо сама по себе, как в монархиях, либо, как в аристократиях и преимущественно в демократиях, возникающая в лице государственных людей и полководцев случайно и сообразно вызываемым обстоятельствами времени особенным потребностям; ибо всякое действие, всякая действительность имеет свое начало и свое завершение в решающем единстве вождя. Но включенная в остающееся крепким соединение властей, такая субъективность решения должна оказываться частью случайной по характеру своего возникновения и проявления, частью вообще играть подчиненную роль; беспримесное, чистое решение не могло находиться ни в каком ином месте, кроме как по ту сторону подобных верхушек, – должно было быть приходящим извне определяющим fatum’ом. В качестве момента идеи оно должно было вступать в существование, но выступать как коренящееся в сфере, лежащей вне круга человеческой свободы и обнимающего ее государства. – Здесь берет начало потребность получать последнее решение относительно великих обстоятельств и в важные моменты жизни государства от оракулов, от демона (у Сократа), по внутренностям животных, пище и полету птиц. Здесь искали решения люди, которые еще не понимали глубины самосознания, люди, которые, придя от добротного субстанциального единства к этому для-себя-бытию, еще не обладали достаточной силой, чтобы его увидеть внутри человеческого бытия. – В демоне Сократа (ср. выше § 138) мы можем видеть начало указанного процесса: воля, которая раньше помещала себя лишь по ту сторону себя самой, начинает помещать и познавать себя внутри себя; здесь начинается знающая себя и, следовательно, истинная свобода. Так как эта реальная свобода идеи именно и состоит в том, чтобы каждому из моментов разумности дать его собственную, наличную, самосознательную действительность, то она-то, следовательно, и наделяет функцию сознания последней, определяющей самое себя уверенностью, которая составляет вершину в понятии воли. Но это последнее самоопределение может лишь постольку входить в сферу человеческой свободы, поскольку оно занимает положение вершины, стоящей особняком, выше всяких обособлений и условий, ибо лишь таким образом оно действительно согласно своему понятию.

Прибавление. При рассмотрении организации государства, т.е. здесь при рассмотрений конституционной монархии, не нужно принимать в соображение ничего другого, кроме необходимости идеи внутри себя; все другие точки зрения должны исчезнуть. Государство должно рассматриваться как великое архитектоническое здание, как иероглиф разума, который воплощает себя (sich darstellt) в действительности. _{307}Все, следовательно, относящееся лишь к соображениям о пользе, о внешнем декоруме и т.д., должно быть исключено из философского обсуждения. Наше представление легко воспринимает мысль, что государство представляет собою самое себя определяющую и совершенно суверенную волю, последнее принятие решения. Труднее постигнуть это «я хочу» как личность. Этим мы не хотим сказать, что монарх может действовать произвольно; он, наоборот, связан конкретным содержанием совещания, и если конституция прочна, на его долю часто остается лишь подписать свое имя. Но это имя важно; это – вершина, выше которой нельзя восходить. Можно было бы сказать, что органическое расчленение существовало уже в прекрасной афинской демократии, но мы тотчас же убеждаемся, что греки черпали последнее решение из совершенно внешних явлений, из оракулов, из внутренностей жертвенных животных, из полета птиц, и мы видим, что они относились к природе, как к власти, возвещающей и высказывающей то, чтò идет людям на благо. В ту эпоху самосознание еще не достигло абстракции субъективности, еще не достигло понимания того, что о долженствующем быть принятом решении сам человек должен высказать: я хочу. Это «я хочу» представляет собою великое различие между новым и старым миром, и оно поэтому должно обладать своим особым существованием в великом государственном здании. Но, к сожалению, это определение рассматривается лишь как внешнее и произвольное.

§ 280