Теперь возникает вопрос о том, откуда мы черпаем эту реальность. Понятно, что не из абсолютной возможности непосредственно, а принцип третьего подсказывает, что, коли есть третье, есть и результат отношений у каждой из сторон, участвовавших в его рождении. Реальность для нас конкретна – это то, часть чего мы выделяем из сущего познанием, а это предполагает, что она является тем, из чего можно выделить, то есть она вещественна. Вспоминая все наши гносеологические и методологические построения, мы приходим к выводу, что результатом отношения сущего и человека со стороны сущего является возможность этих вещей, овеществленных в реальности. Значит, мы имеем полное право сказать, что место пребывания этих возможностей – «бытие», которое очень похоже на сущее, являясь вместе с тем результатом отношений с человеком, – отсюда мы определяем его как «все, что есть».
Поэтому понятно, что бытие в отличие от реальности одинаково что для европейца, что для нынешнего жителя низовий Амазонки. Но сказать, что реальность этого мира у них одна и та же, – никак нельзя. Реальность – это и иной язык, и иные традиции, и религия, это иные оценки событий и явлений, это иной вкус и иное общественное устройство, подчас даже климатическая зона, всего не перечислить. Все в той или иной степени влияет на наше познание, а это и формирует реальность. И если сослаться сейчас на наш пример с шахматами, то «сфера игры» – это аналог бытия, а вот уже сами по себе шахматы, их правила, терминология – это уже реальность.
Реальность интересно чувствуется, и в языке находятся прекрасно характеризующие ее эпитеты: «реальность и инореальность творчества», «реализм в высшей степени», «тонко чувствующий реальность» и проч. Причем мы все очень чувствительны к реальности; попадая за одни сутки с морозов заснеженной Сибири на солнечный берег Канарских островов, среди зеленой листвы и теплого моря всякий из нас «почувствует» «иную реальность». Не то же ли чувство испытываешь, входя в святая святых египетских пирамид? А не изменяется ли реальность в доброжелательном присутствии гениального человека? Изменяется. Изменяется мышление, видение, все это сопровождается иночувствованием, мы по-иному воспринимаем информацию бытия, хотя бытие все то же. Мы не можем постичь реальности инков, африканских туземцев и в определенном смысле зэков, но то, что эта реальность совсем иная при сохранности единого для всех бытия, – нам очевидно. Реальность поэтому можно в определенном смысле истолковать как этнологическую сферу существования индивида.
И вот мы приближаемся к святая святых – индивидуальной реальности каждого из нас, нашей собственной неприкосновенной, взлелеянной нами – «нашей реальности». Спросите ради интереса у своих знакомых, что они представят, если вы просто (вне контекста) произнесете слово «стол». Из опыта: вы услышите все что угодно, и почти никогда не будет повторения, например: «большой деревенский бревенчатый стол, который я в жизни никогда не видел, но именно он возникает в моем воображении», «а я вижу стол на своей кухне – пластиковый с тонкими ножками», «а я большой письменный стол с зеленым сукном и зеленой лампой»… И все это относительно такого простого предмета, как «стол», а что, если попросить поведать нам индивидуальное восприятие «любви», «привязанности», «ответственности»? Язык быстро проявляет свою семантическую слабость и парализует общение. Но вместе с тем это не просто воображение, это
Теперь, наверное, понятно, почему мы называем эту реальность именно «индивидуальной», а, например, не «личностной» реальностью. Она глубоко пронизана нашей индивидуальностью и, постепенно естественно переливаясь, переходит в само наше «глубокое Я». Фактически мы представляем собой эту индивидуальную реальность, это наш результат наших отношений с миром (с сущим), и это мы сами. И, говоря о реальности, бытии и сущем, мы подчас больше толчем воду в ступе, поскольку ничего из этого не может быть отражено нами в языковых формах непосредственно, ценность этих формулировок лишь в организации общности.