Философия психологии. Новая методология

Сильнейшее влияние на мировоззрение Пёрлза оказала гештальт-психология, в особенности Курт Гольдштейн, но Пёрлз совсем не гештальтист, как подчас почему-то думают. «Мое отношение к гештальт-психологам было своеобразным, – говорит сам Пёрлз. – Я восторгался многими их работами, особенно ранней статьей Курта Левина. Я не мог согласиться с ними, когда они стали логическими позитивистами. Я не прочел ни одного их руководства, только несколько статей Левина, Вертгеймера, Кохлера… Академические гештальтисты, конечно, никогда не признавали меня. Я, безусловно, не был истинным гештальтистом».[105]

Макс Вертгеймер, Курт Коффки, Вольфганг Келер – они первыми из психологов воплотили в психологической науке идею Платона – «система есть нечто большее, нежели сумма ее частей». Тем самым они создали феномен, как любят говорить, «объективно существующей» системы, а не идеальной системы (имеется в виду система в мысли, в сознании), каковой, например, психология стала у Фрейда. Пёрлз пошел дальше – гештальт-система стала у него настоящим живым организмом, который «хочет». А как иначе объяснить идею «потребности завершения гештальта»?

Этим самым «хочет» Пёрлз совершает, по сути, новый уровневый переход. Если ранее «живое понятие» «человека» со всей его глубиной и индивидуальностью было элементом системы, а «отношения» – взаимодействием элементов этой системы, в результате чего система, несмотря на очевидность ее бытия, могла представляться несколько абстрактной и скорее интегрированной, нежели целостной, то теперь благодаря гештальту система ожила.

Это стало самой практикой гештальтпсихотерапии. Теперь и человек стал открытой системой, и отношения, в которых он пребывает с другими людьми, также начали описываться как открытая система. Получилось и «внутри», и «снаружи», пользуясь всегда острыми образами Пёрлза, «внутри и вне помойного ведра». Таким образом, в гештальттерапии Пёрлза возникает системно-системное отношение, которое дает свои плоды прежде всего во внутренней иерархии отношений каждой из систем в отдельности, и только затем, как эффект последействия, оно реализуется как изменение внешних – межсистемных взаимодействий. Иными словами, благодаря Пёрлзу мы видим в первую очередь систему, а затем то, что произошло в этой системе в результате ее отношений с другими системами.

Теперь путь познания раздваивается: мы имеем возможность, с одной стороны, наблюдать, как изменение в каждой из систем, вступивших во взаимодействие, отразится на отношениях между ними, а с другой стороны – мы, отстранив теперь то (внутри одной из этих систем), что является результатом межсистемного отношения, приходим к истинным отношениям внутри этой системы и можем видеть, что, собственно, она «хочет», чего она имманентно «хочет», то есть совершенно сама по себе.

Разумеется, когда мы, сделав все предварительные методологические оговорки, облачаем познавательный процесс в схему, теория Пёрлза выглядит достаточно просто. И такова на самом деле фигура, которая проявляется на целостном фоне его произведений – книг, статей, семинаров. Но ее – эту фигуру – практически невозможно уловить, не зная того, о чем мы говорили выше, формализуя методологию психологии. Сам Пёрлз попытался, но не смог сформулировать свою теорию. Нет методологии – нет науки.

Точно на таком же этапе «всплывающего» гештальта осталась и его теория личности, идущая из «живого понятия» центра, о котором мы уже говорили, рассказывая про исследования Якоба Морено. «Мне нравится пользоваться и признавать слово „центр“, – пишет Фредерик Пёрлз. – Оно – „десятка“ мишени, цель. Такая цель, в которую стрела без промаха попадает каждый раз».[106]

Ясно осознавая глубину и важность своей находки, Пёрлз всеми силами пытается донести до нас идею «центра», но она, словно солнечный зайчик – подвижный и яркий, – «пойманная», оказывается лишь пустым отражением. Отсутствие системы, системообразующих осей не позволяет придать «центру» причитающийся ему статус. Разочарование захлестывает и самого Пёрлза: «Я нащупываю в различных направлениях. Я хочу спасти свою гештальт-философию больше, чем воспоминания и ощущения. Я хочу натолкнуться на язык, который понятен каждому. Я хочу создать жизненную теорию, которая точно не будет драматичной. Я хочу, я хочу, я хочу, я, я, я… Что есть „Я“?»[107] Пёрлз ищет это «Я» во взаимодействии «Я» и «эго». Идея действительно блестящая. Но с одной стороны – отсутствие методологического обоснования, а с ним и живой системы психологии человека, а с другой – зацикленность Пёрлза на патологии и, наверное, психоанализе. В результате эта идея так и осталась нереализованным инсайтическим прозрением гения.

Кроме «живого понятия» «центра» Пёрлз дополнил свою систему и «живым понятием» «целостность». «Фундаментальным вопросом для нас, экзистенциалистов, – пишет Пёрлз, – является, безусловно, цельность „я“, аутентичность, реальность и все такое».[108] И мы переходим к совершенно очевидному теперь «предшественнику» Пёрлза – экзистенциальной философии.