Философия сознания без объекта. Размышления о природе трансцендентального сознания

Что касается меня, то я никогда в жизни (помимо сна) не терял объективного сознания. Седьмого августа, во время своего Постижения, я постоянно сознавал свое физическое окружение и мог сознательно управлять движениями тела. Более того, я не пытался остановить деятельность ума, но просто в значительной степени игнорировал поток мыслей. Однако было определенное «угасание» объективного сознания – как если бы прикрутить фитиль керосиновой лампы, не погасив ее целиком. В результате я оказался в смешанном состоянии: и здесь, и «Там», но объективное сознание было менее острым, чем обычно. Весьма вероятно, что если бы транс полностью остановил поток объективного сознания, то сосредоточенное внутреннее состояние было бы полнее и острее, но мой личный опыт не позволяет сказать об этом что-то определенное[45].

Литература, посвященная мистическим состояниям, явственно обнаруживает их быстротечность. Часто это состояние очень кратковременно; говорится, что оно редко достигает пары часов. Конечно, единственной фазой подобных состояний, дающей основания для измерения времени, является та их часть, которая частично охватывает и объективное сознание. Сокровенное содержание самого состояния вообще не поддается хронометрированию – его ценность не является функцией времени. Но если мы примем перспективу личного сознания, то можно будет изолировать некий период, в течение которого постижение было более или менее полным, и измерить его продолжительность. Что касается моего опыта, то я не в состоянии привести определенных данных относительно этой характеристики. В первые десять дней, последовавших за пробуждением, я был слишком занят созерцанием смыслов, раскрывающихся в моем сознании, чтобы думать над вопросом измерения времени. К тому же тогда я не был знаком с психологическими исследованиями по данному предмету и поэтому ничего не знал о нормах продолжительности. Ретроспективно оглядываясь на весь этот период, я не вижу, как можно было бы сделать какой-то вполне определенный замер времени. Можно четко отметить мгновение, когда это состояние началось, но не было момента, когда я мог бы сказать, что оно определенно завершилось. Различимы серии попеременных фаз и разных степеней глубины сознания: иногда мое сознание было более трансцендентным, а иногда – менее. Нормой оказались иные базовые ценности жизни, так что, в каком-то смысле, постижение стало постоянным состоянием. Тем не менее есть заметная разница в фазах.

В течение первых десяти дней я попеременно то погружался, то выходил (или был более или менее погружен – не знаю, как сказать вернее) в то, что я называю «силовым полем Жизни». Вскоре я обнаружил, что большая интенсивность этого поля становится серьезной нагрузкой для организма. Поэтому я сознательно сдерживал тенденцию этих состояний к углублению, пока нервная система наконец несколько адаптировалась. По прошествии первых десяти дней мне в голову пришла мысль, что неплохо бы вести запись эффектов преображения. Я начал писать и продолжал делать это месяца четыре. Хотя поначалу было несколько трудновато делать формулировки, записывание вскоре набрало оборотов, и теперь я отмечаю, что идеи у меня появляются быстрее, чем я могу их выражать. В продолжение всего периода много раз бывало, что сознание находилось преимущественно на высшем уровне, а более объективные интервалы были вкраплениями. В начале размах колебаний уровня сознания был заметней, чем ближе к концу. С течением времени личностное сознание, по-видимому, постепенно адаптировалось к более высокому уровню, так что периоды внутреннего проникновения уже не были такими контрастными, как прежде. Первый период – немногим более месяца – составляет фазу, которая выделяется естественным образом. Ее довольно четкой гранью является кульминация, имевшая место между восьмым и девятым сентября. В течение этого времени главный фокус моего сознания был обращен на трансцендентное, тогда как в последующей фазе, продолжающейся до настоящего времени, я, приняв это трансцендентное сознание за основу, больше сосредоточился на мире относительном. Таким образом, я рассматриваю те первые тридцать с чем-то дней как своего рода вершину – период посева семян, дающих и по сей день разные плоды. Откровенно говоря, я считаю эти 30 с небольшим дней лучшим временем своей жизни. Обращаясь к символу, который обессмертил Платон, я сказал бы, что тогда я вышел из «пещеры»[46] и непосредственно осознал величие «озаренного солнцем» мира, после чего вновь вернулся к жизни «в пещере», но – с навсегда изменившейся перспективой видения: я больше уже не мог смотреть на «пещерную жизнь» с той серьезностью, что прежде. Таким образом, тут есть нечто отличное от всего остального.