Философская оттепель и падение догматического марксизма в России. Философский факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в воспоминаниях его выпускников

Летом 1945 г. Александров опубликовал книгу «История западноевропейской философии», которой был присвоен гриф учебника для вузов. В действительности это была небольшая доработка книги с таким же названием, опубликованной автором в 1939 г. на основе курса лекций, который он читал на философском факультете МИФЛИ. Мы, аспиранты, изучая ее, убедились, что это стандартное произведение на основе уже традиционной тогда марксистской методологии, в которую вписывались пересказы воззрений философов с эпохи Возрождения. Нам было совершенно ясно, как далеко ей до «осужденного» III тома «Истории философии», который, основываясь в принципе на той же методологии, давал конкретный анализ воззрений философов при довольно тщательном прочтении их произведений. Но книга уже влиятельного партийного деятеля была высоко оценена в рецензиях. Профессор Марк Петрович Баскин (работал по совместительству в МГУ на нашей кафедре), оценивая в своей рецензии книгу как «выдающийся труд», оканчивал ее сожалением, что «явно недостаточен тираж издания» (50 тысяч!). При таких похвалах естественно, что труд Александрова был увенчан Сталинской премией. Но Белецкого это не смутило, и он в конце 1946 г. обратился к Сталину с письмом, в котором утверждал, что автор книги совершенно не учел в ней решения Политбюро ЦК о III томе «Истории философии». Существо же его критики, как он говорил на нашем семинаре, – игнорирование «классовой сущности», автор книги трактует философов как сотоварищей по профессии, полностью забывая о классовых корнях и т. п.

Письмо Белецкого оказало свое действие. ЦК ВКП(б) потребовало обсудить положение на «философском фронте» в связи с книгой Александрова, замечаниями Белецкого и постановлением Политбюро по III тому. Такое достаточно аморфное обсуждение состоялось в Институте философии в январе 1947 г., я на нем присутствовал. Председательствовавший В. С. Кружков, сверхосторожный П. Н. Федосеев и другие осуждали воззрения Белецкого как антимарксистские. Сам он тоже присутствовал, но промолчал.

Однако и это обсуждение не удовлетворило высшее партийное руководство (прежде всего, конечно, Сталина). Постановили провести новую дискуссию.

Она состоялась в здании ЦК ВКП(б) в конце июня 1947 г. На ее заседания из Москвы, Ленинграда, Киева, Минска и других городов была привлечена не одна сотня участников, имевших прямое или косвенное отношение к «философскому фронту». Я, как работник АОН, состоявший на учете в ее партийной организации, тоже был сюда допущен. Всматривался в президиум, где сидели А. Жданов, А. Кузнецов, М. Суслов (секретари ЦК), М. Шкирятов (председатель комиссии партконтроля). Первый из них вел заседания непринужденно и улыбчиво. К концу шестидневного заседания, когда выступил сам Жданов, в то время первый идеолог партии, выявилась в очередной раз особенность подобных заседаний, объявлявшихся дискуссиями. Как полностью стало ясно впоследствии для большинства непосвященных, Сталин напутствовал организаторов о полной свободе выступлений участников, но окончательный смысл и цель этих выступлений были зафиксированы в той самой речи Жданова, которую одобрил Сталин с несколькими замечаниями и поправками. По его заданию сначала следовало вскрыть недостатки учебника Александрова, а затем подвергнуть «партийному анализу» состояние всего «философского фронта». Сам учебник по своей содержательности и литературному исполнению, по моему уже тогдашнему и тем более последующему мнению, содержательно и литературно был ниже злосчастного III тома, который я достал в библиотеке АОН.

Сам по себе учебник Александрова не заслуживал столь широкого и длительного обсуждения, но решали идеологические установки, сформулированные Сталиным, в принципе ясные для Жданова и без того. Не успел он окончить свою речь, как Кузнецову, теперь председательствующему, посыпались заявления записавшихся, но еще не выступивших участников с отказом от предполагавшихся выступлений. Впрочем, некоторые из них воспользовались правом представить для отчета о дискуссии свои тексты. Характерен тот анекдотический скептицизм, который проявлялся в кулуарах относительно подлинной безошибочности для авторов их теоретических публикаций (мне, в частности, сформулировал это О. В. Трахтенберг): их собственные формулировки должны представлять кратчайшее расстояние между двумя цитатами из «классиков» марксизма-ленинизма или из официальных документов. А еще вернее – привести цитату, а в скобках указать: «Разрядка моя». Так под сурдинку выражался абсурд предельного догматизма, который действительно был свойствен многим «теоретическим» публикациям.