Философская оттепель и падение догматического марксизма в России. Философский факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в воспоминаниях его выпускников

Но тем не менее ряд моментов речи Жданова свидетельствовал о его начитанности в историко-философской литературе. Например, идея, согласно которой в ходе историко-философского процесса, начиная с античности, от философии отделяются всё новые и новые науки. В этом контексте возникает проблема, близкая к позитивистскому истолкованию философии. Что же остается от философии, тем более с марксистско-ленинской идеологией? Но здесь неверна основная посылка, ибо философия никогда не была некой пранаукой, но развивалась, конкретизировалась в тесной связи с практически-научным знанием, рационализирующим и конкретизирующим философию прежде всего в отношении к мифологическому мировоззрению.

Жданов, как и участники дискуссии, в различных аспектах трепали своей критикой схематичность, нечеткость учебника Александрова, потешаясь, в частности, над бедным Марком Петровичем Баскиным («морской философский волк» ждановской речи), сожалевшим, как отмечено выше, о недостаточности огромного тиража книги. Наиболее основательными и весьма неприятными для автора книги и ответственного партийного начальника были в основном традиционные провалы книги: «объективизм», ослабляющий, если не устраняющий марксистско-ленинскую партийность, в ряде случаев как бы солидарность с некоторыми из домарксистских философов, усеченность изложения формирования марксизма, заканчивающегося «Коммунистическим манифестом» и революцией 1848 г., в то время как оно, конечно, продолжало развиваться и Марксом, и Энгельсом, и Лениным, а теперь и Сталиным. Главный же порок книги Александрова заключается в том, что марксизм, доведенный до предельной высоты ленинизмом, знаменовал революционный переворот в философии, когда она из различных систем мыслителей-одиночек стала единым учением для миллионных масс. Можно было бы добавить, что тем самым она трансформировалась в идеологию, но первое слово было всё же более значимо и серьезно.

В своем заключительном слове Александров, конечно, каялся, полностью признавал свои ошибки, заверял как Жданова, так и Сталина в радикальном изменении своей деятельности, уверял в существенной переработке новой книги по истории философии и т. п. Когда уже закончилась «дискуссия», он, смущенный, стоял перед Ждановым, по выражению моего друга П. Т. Белова, как побитая собачонка, и в чем-то оправдывался. Многим стало ясно, что он переоценил свое положение и свою роль в партийном руководстве. Его освобождение от высокой должности и перемещение на должность директора Института философии состоялось через три-четыре месяца. Несколько загадочно, что столь жестко раскритикованную «Историю западноевропейской философии» не лишили Сталинской премиии (во всяком случае в печати ничего подобного не было объявлено).

Прямым результатом речи Жданова для изучения истории философии стало расширение преподавания марксизма во всем его хронологическом объеме. Притом воззрения и произведения Маркса и Энгельса изучались лекционно и семинарски на кафедре истории западноевропейской философии, впоследствии переименованной в зарубежную, а Ленин и Сталин – на кафедре истории русской философии. Трагикомизм последних курсов (прежде всего для бедного Григория Степановича Васецкого, который их читал) проявился сразу после XX съезда, когда сталинист Хрущев столь примитивно раскритиковал Сталина (на университетском партактиве историки КПСС утверждали, что в 1920-е гг. он был еще троцкистом, но сумел вовремя покаяться перед Сталиным). Удаление из преподавания его произведений и статей привело почти к половинной резекции «ленинского этапа в философии».

Положительным результатом той же дискуссии стало учреждение журнала «Вопросы философии». В нем, конечно, печаталось множество идеологизированных статей, но появлялось всё больше и собственно философских.

Ситуация на уровне философствующих эпигонов, непосредственно руководивших «философским фронтом» в различных учреждениях, по существу, менялась мало. В ней происходили лишь персональные изменения, как и сражения между ними, что в определенной мере оправдывало идею «фронта», в принципе призванного громить «буржуазную философию», которую знали и понимали очень плохо, и всякого рода попытки «искажения» марксизма-ленинизма.