Философская оттепель и падение догматического марксизма в России. Философский факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в воспоминаниях его выпускников

К самому концу 1947 г. мне надоела подсобная должность заведующего учебным кабинетом при кафедре. В том же году при Совете министров СССР по прямому распоряжению Сталина было учреждено «Издательство иностранной литературы», имевшее задачей переводить и издавать наиболее интересные и важные произведения зарубежных авторов. В число нескольких редакций издательства была включена и редакция философии и психологии. Директором издательства был назначен весьма перспективный филолог Борис Леонтьевич Сучков. До войны они учились вместе с моим другом, упоминавшимся выше Михаилом Федотовичем Овсянниковым, ставшим здесь заместителем заведующего редакцией Михаила Александровича Дынника, назначенного министерством. Михаил Федотович пригласил в качестве редактора будущих книг и меня. Наша редакция встретилась сразу с огромными трудностями, ибо она должна была искать и издавать только «прогрессивных» авторов, и если удавалось найти таковых среди «буржуазных» философов, то при их публикации в те времена и сами авторы, и редакция быстро попадали под огонь партийно-догматической критики. С осторожностью искали бесспорных авторов, и одним из них стал английский коммунист Морис Корнфорт, автор «Науки против идеализма». Другой удачей стала книга «Теория отражения» болгарского коммуниста и деятеля Коминтерна (в те годы) Тодора Павлова (Досева), первого декана философского факультета МИФЛИ. Но деятельность издательства оказалась под ударом, когда органы НКВД в 1948 г. арестовали его директора Сучкова (получил «четвертак» и освободился после смерти Сталина). Пришлось уйти из издательства М. Ф. Овсянникову, и я стал заместителем М. А. Дынника. Совершенно безопасными и необходимыми стали книги Гильберта – Аккермана «Основания математики» и Альфреда Тарского «Введение в логику и методологию дедуктивных наук», изданные при решающей роли Софьи Александровны Яновской.

Работая три года в «Издательстве иностранной литературы», я не терял связей с философским факультетом, нередко наведываясь туда. Хотя здесь продолжала господствовать кафедра Белецкого, у меня сохранялись дружеские связи с преподавателями других кафедр, да и на диамат-истмате у меня тоже оставались друзья.

Я почти всё время присутствовал на том партийном собрании философского факультета в марте 1949 г., продолжавшемся чуть ли не целую неделю. Повестка собрания по указанию ЦК ВКП(б) и московского горкома посвящалась обсуждению редакционных статей «Правды» и еженедельника «Культура и жизнь» (основан еще управлением Александрова; некоторые читатели под сурдинку называли его «Культура и смерть»). В названных статьях разоблачалась «антипатриотическая» группа театральных критиков, уличаемых в космополитизме, пренебрежении к советско-российской родине, построившей социализм и выигравшей страшную войну. Сталинско-большевистская партия инициировала тогда одну из позорных, по сути антисемитских кампаний, в которую вовлекались различные круги интеллигенции. Кафедра диамата-истмата, возглавляемая Белецким, стала главным объектом критики, потому что среди ее преподавателей было много (если не большинство) евреев. Таковым считался и сам Белецкий, который называл себя белорусом, проходившим учебу в православной семинарии. Выступавшие говорили о сплоченности кафедры, отсутствии критики и самокритики среди преподавателей, весьма почитавших своего заведующего за его принципиальность в теории и бесстрашие в критике высокого начальства и т. п. Г. Батыгин и И. Девятко в названном выше издании «Философия не кончается…», основываясь на архивных материалах, рисуют довольно подробную картину «философской борьбы» между эпигонами-начальниками Александровым, Митиным, Иовчуком, Кедровым, Чесноковым и другими и их бесстрашным критиком Белецким, хотя все они, добиваясь истины, апеллировали в своих посланиях к Сталину, Жданову, Маленкову, Суслову. Авторы подробно рисуют и ход названного собрания.

В изложении этих авторов поражает возвышенная, а иногда просто ложная оценка деятельности Белецкого. В ней он фигурирует как «неподкупный часовой философского фронта», отличавшийся свободомыслием, самостоятельностью мышления, самым последовательным марксистом, державшим в напряжении Институт философии и философский факультет и т. п. Здесь мне приходится вернуться к Белецкому, в семинаре которого я был участником, хорошо знал всех своих сокурсников, названных Батыгиным и Девятко, по довоенному факультету и тому же семинару. Отражал, пускай весьма запальчиво, попытки Белецкого опровергнуть мою диссертацию, попытки всё же провалившиеся, о чем свидетельствовало голосование в мою пользу и гром аплодисментов при оглашении протокола голосования.