Философская оттепель и падение догматического марксизма в России. Философский факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в воспоминаниях его выпускников

Все названные выше эпигоны и тем более сам Белецкий всегда уличали друг друга в антимарксизме. Для такого взаимного «опровержения» определенное основание давали «основоположники», особенно Энгельс, который в четырех известных письмах к своим последователям-критикам признавался, что они с Марксом слишком напирали на роль социально-экономического базиса по отношению к различным компонентам духовной надстройки вообще, философии в особенности, подчеркивали его столь сильно, что исторический материализм многие и многие интеллектуалы трактовали как экономический материализм. Здесь вставала проблема относительной самостоятельности философской «надстройки», что и образует историю философии. Белецкий ее весьма плохо знал и не признавал, считая ее ассоцианистическим набором терминов, «гносеологической схоластикой» (по Ленину), идеалистической в своем отрыве от общественной жизни. Марксистско-пролетарская идеология – ее непосредственное отражение, а философию того же Гегеля следует трактовать как политическое оправдание прусско-немецкой государственности в ее стремлении к войне. Показательно также противопоставление Белецким русского революционного демократизма (Герцен, Чернышевский) западноевропейской «буржуазной» философии. Первая всё же обладала значительной самостоятельностью, и поэтому якобы не имела никакого отношения к возникновению марксизма, в то время как русский революционный демократизм, погруженный в жизнь и ориентированный на русский пролетариат, породил марксизм-ленинизм в России. Здесь «оригинал» приспосабливался к развивавшемуся «антикосмополитизму» противопоставления великой русской культуры западной культуре.

В этом же контексте развивались гносеологические споры об истине, точнее, объективной истине: что в ней преобладает и ее определяет – объект с его особенностями или закономерностями, или она определяется субъектом и без его познавательной деятельности не может вообще быть речи об истине, преобладание субъектного начала ведет к идеализму и т. п. В этих рассуждениях апеллировали к ленинскому «Материализму и эмпириокритицизму», где объективность истины максимально сенсуализирована, как это было у Гольбаха. Белецкий решал ее еще более примитивно, чем автор этого произведения. Отсюда, по-видимому, и байка, как руководитель семинара, распахнув окно с видом на Кремль (университет и факультет были тогда напротив его) и указав на него, сказал: «Вот она, объективная истина!» Я такого эпизода не вспоминаю, но она вполне соответствует трактовке истины Белецким, как и его обращения по теоретическим вопросам в «высшие инстанции». А. Д. Косичев в своей вышеупомянутой книге пишет, что студент 5-го курса Я. Аскинадзе обратился с письмом к Сталину с просьбой прояснить, как же понимать объективную истину.

Но вернемся теперь к партсобранию факультета в марте 1949 г. Оно проходило весьма бурно. Настойчиво критиковали кафедру диамата-истмата, заостряя критику и против молодых ее преподавателей (Герман, Куражковская, Вербин, Ковальзон), Вадима Келле, писавшего диссертацию о Гегеле под руководством Белецкого, даже вывели из президиума собрания. Приняли постановление об увольнении проф. Белецкого с факультета, закрепленное и решением совета. Но его восстанавливали не раз высшие партийные и министерские инстанции, несмотря на новые постановления об его увольнении парторганизациями философского факультета и университета. Поддержка Сталиным в 1944 г. (а З. Я. послал ему новое письмо в 1949 г.) «мастера эпистолярного жанра», как говорили на факультете и в университете, делала бессильными все постановления и решения «внизу», как ни кипятилось здесь множество противников Белецкого, а он вместе с Митиным стал активно поддерживать идеи Лысенко, которого приводил на факультет для выступлений перед студентами в большой аудитории. Однажды я пришел, чтобы послушать этого дремучего субъекта, который, в частности, доказывал отсутствие внутривидовой борьбы: «Заяц зайца не ест, волк зайца ест».

После смерти Сталина удалось переместить Белецкого на кафедру диамата-истмата для гуманитарных факультетов, а в 1955 г. министерство переместило его на ту же должность в Инженерно-экономический институт. Никто из сотрудников его кафедры, бывших его аспирантов, за ним не последовал. Один из его активных защитников на факультетских баталиях Иван Михайлович Панюшев рассказал мне об их разочаровании в Зиновии Яковлевиче как в ученом и человеке. Сам я слышал, присутствуя при их собеседованиях (Белецкий жил уже в нашем университетском доме), как после ХХ съезда КПСС он поносил Хрущева за его разоблачение Сталина, почему-то сравнивая первого с Распутиным. Не повезло ему и в личной жизни: со скандалом ушла жена, врач по профессии, а дочь выбросилась с балкона.

* * *