Философские обители

Отвергая ошибочное утверждение своего предшественника Пьера-Жана Фабра, автор Герметического триумфа[321] без обиняков заявляет, что «наш камень рождается из разрушения двух тел». Добавим лишь, что из этих двух тел одно металлическое, а другое минеральное, и оба они произрастают из одной земли. Нрав у них настолько противоположный, что сами они никогда не сочетаются друг с другом; их заставляет это сделать художник, подчинив непримиримых антагонистов мощному действию огня. После продолжительной и ожесточённой борьбы они, обессилев, погибают. При их распаде образуется третье вещество, наследующее жизненную энергию и свойства усопших родителей.

Таково происхождение нашего камня, с рождения приобретающего двоякую, сухую и огненную, природу металла и столь же двоякие свойства минерала — холод и влажность. Следовательно, в своём состоянии полного равновесия камень олицетворяет союз четырёх естественных стихий, лежащих в основе всякой экспериментальной философии. Жар огня смягчён в нём холодом воздуха, а сухость земли нейтрализована влажностью воды.

Кессон 7. — Геометрическая фигура, которую мы здесь видим, нередко украшала фронтисписы средневековых алхимических манускриптов. Её обычно называют Лабиринтом Соломона. Мы уже отмечали, что она часто воспроизводилась на плиточных полах наших великих готических храмов. Рядом с лабиринтом надпись:

FATA.VIAM.INVENIENT.

Судьба проторит себе путь

Наш барельеф, иллюстрируя лишь долгий путь вкупе с большинством изображений Дампьера, выявляет вполне определённое намерение автора наставлять прежде всего в Делании богатых. У нашего лабиринта вход один-единственный, тогда как на других картинах с подобным сюжетом их обычно три, и они соответствуют трём портикам посвящённых Деве Матери готических соборов. Один вход, прямой, ведёт непосредственно в центральный зал, где Тесей убивает Минотавра — на этом пути нет никаких препятствий. Здесь находит выражение краткий путь — простой и лёгкий — Делания бедных. Через второй вход также попадают в центр лабиринта, но много раз поворачивая и возвращаясь вспять — налицо иероглиф долгого пути, эзотерике которого, как мы уже сказали, наш Адепт явно отдаёт предпочтение. И, наконец, третий ход, вначале идущий параллельно предыдущим, недалеко от порога внезапно заводит в тупик. Он ввергает в отчаяние и разоряет заблудившихся, самонадеянных, тех, кто без серьёзного изучения, без прочной основы бросается вперёд очертя голову.

Независимо от сложности пути лабиринт — красноречивый символ Великого Делания, которое рассматривается в его материальном аспекте. Лабиринт, как мы видим, отражает две главные трудности, когда сначала надо достичь внутренней залы, а потом выбраться наружу. Первая трудность связана со знанием материи, без которой в лабиринт не войти, и её приготовлением в центре лабиринта. Вторая заключается в преображении приготовленной материи посредством огня. Таким образом, алхимик — осторожно, медленно, но со всей настойчивостью — проходит обратно тот путь, который он преодолел в быстром темпе в начале работы. Философы советуют прибегать к нити Ариадны, то есть проводить необходимый анализ, без которого впору заблудиться, иначе говоря, совершить ошибку при синтезе. К этой второй стадии, или фазе, работы и относится латинская надпись. Как раз с этой минуты, когда компост, состоящий из оживлённых тел, начинает свой эволюционный цикл, завеса тайны окутывает порядок, ритм и соразмерный ход этой удивительной метаморфозы, которую человек не в состоянии ни понять, ни объяснить. Брошенная на произвол судьбы, мучимая во мраке своей темницы огнём возрождённая материя далее следует по предначертанному жребием сокровенному пути.

Кессон 8. — Картина здесь стёрлась, рельеф по сути уничтожен временем. Сохранилась лишь надпись. Ясная и чёткая, она выделяется на фоне голого известняка. Надпись следующая:

MICHI.CELVM.

Небеса мои!

Пылкое восторженное восклицание, полное безудержной радости, даже гордости, какое испускает Адепт, обладатель Магистерия? Вряд ли. Строгие, несущие важную практическую информацию изображения, чёткие по смыслу надписи позволяют видеть в этих словах скорее светлую надежду познать высшие истины, чем горделивую нелепую и обманчивую идею подчинить себе Эмпирей.