О философии скажу одно. Видя, что она от многих веков разрабатывается превосходнейшими умами и, несмотря на то, нет в ней положения, которое не было бы предметом споров и, следовательно, не было бы сомнительным, я не нашел в себе столько самоуверенности, чтобы надеяться на больший успех, чем другие. И принимая в соображение, сколько относительно одного и того же предмета может быть разных мнений, способных быть поддержанными учеными людьми, тогда как истинным необходимо должно быть какое-либо одно из них, я стал всё, что представлялось мне не более как правдоподобным, считать за ложное.
Далее, касательно других наук, насколько они заимствуют начала от философии, я полагал, что на столь непрочных основаниях нельзя ничего построить крепкого. Почести и выгоды, ими обещаемые, не были для меня достаточной приманкой, чтобы посвятить себя их изучению. Благодаря Богу, я не был в положении, которое заставило бы меня делать из науки ремесло для обеспечения своего благосостояния. И хотя я презрение славы не обращал в свою профессию, как циники, однако и не придавал себе такой цены, которую мог приобрести лишь по подложному праву. Касательно, наконец, дурных учений, я достаточно знал им цену, чтобы не быть обманутым обещаниями какого-либо алхимика, предсказаниями астролога, штуками магика, всякими хитростями и хвастовством людей, выдающих себя за знающих более того, что им действительно известно.
Вот почему, как только возраст позволил мне выйти из подчинения моим наставникам, я совсем оставил занятия по книгам и решил искать только той науки, которую мог обрести в самом себе или же в великой книге мира, и употребил остаток моей юности на то, чтобы путешествовать, увидеть дворы и армии, узнать людей разных нравов и положений, собрать разные опыты, испытать себя на встречах, какие представит судьба, и повсюду поразмыслить над встречающимися предметами так, чтобы извлечь какую-либо пользу из таких размышлений. Ибо, казалось мне, я могу встретить более истины в рассуждениях, какие каждый делает о прямо касающихся его делах, исход которых немедленно накажет его, если он дурно рассудил, чем в кабинетных соображениях ученого человека. <…>
Правда, в то время, когда изучал я нравы и поведение других людей, не находил в них ничего, на что мог бы опереться, ибо заметил столько же разнообразия, сколько прежде усмотрел в мнениях философов. Главнейшее сделанное мной приобретение было то, что, видя, как многое кажущееся нам смешным и странным, оказывается общепринятым и одобряемым среди других великих народов, — я научился не придавать твердой веры ничему вошедшему в убеждение моё только через пример и обычай. Так я мало-помалу освободился от многих ошибок, могущих затемнить наш естественный свет и сделать нас менее способными слышать голос разума.