от чувства, потом от внушения, потом и от своего разума, а под-
чиняйся одному вечному разуму — Богу. (Не совсем).
1904
Нынче ночью думал:
1) Движение, которое мы представляем себе вечным в буду-
щем в виде прогресса, есть очевидная иллюзия, вытекающая из
сознания нашей отделенное™ от мира. Без движения нет отделе-
ния. В сущности же мы, как и Бог, стоим неподвижно, и нам ка-
жется только, что мы разрываем, расширяем свои пределы. В этом
жизнь. Бог нами дышит.
Думал:
1) Боюсь ли я смерти? Нет. Но при приближении ее или мыс-
ли о ней не могу не испытывать волнения вроде того, что должен
бы испытывать путешественник, подъезжающий к тому месту, где его поезд с огромной высоты падает в море, или поднимается
на огромную высоту вверх на баллоне. Путешественник знает, что с ним ничего не случится, что с ним будет то, что было с
миллионами существ, что он только переменит способ путеше-
ствия, но он не может не испытывать волнения, подъезжая к ме-
сту. Такое же и мое чувство к смерти.
2) Я сначала думал, что возможно установление доброй жиз-
ни между людьми при удержании тех технических приспособле-
ний и тех форм жизни, в которых теперь живет человечество, но
теперь я убедился, что это невозможно, что добрая жизнь и тепе-
решние технические усовершенствования и формы жизни несов-
местимы. Без рабов не только не будет наших театров, кондитер-
ских, экипажей, вообще предметов роскоши, но едва ли будут
все железные дороги, телеграфы. А кроме того, теперь люди по-
колениями так привыкли к искусственной жизни, что все город-
101
ские жители не годятся уже для справедливой жизни, не понима-
ют, не хотят ее. Помню, как Юша Оболенский, попав в деревню
во время мятели, говорил, что жизнь в деревне, где заносит сне-
гом так, что надо отгребаться, невозможна. Теперь есть люди, и
это те, которые считаются самыми образованными, которые удив-
ляются не тому, как могли люди устроиться так, что для них нет
ни мятелей, ни темноты, ни жара, ни холода, ни пыли, ни рассто-
яния, как живут городские люди, а удивляются тому, как это люди, живя среди природы, борются с ней.
3) Движение есть иллюзия, необходимо вытекающая из на-
шей отделенное™. Признать смысл жизни в нашем отдельном
совершенствовании (расширении пределов) нельзя, потому что
всякое совершенствование, всякое расширение есть ничто среди
бесконечного пространства и времени; признать смысл жизни, как я делал это прежде, в прогрессе — единении существ, опять
нельзя, потому что опять всякое единение ввиду бесконечности
пространства и времени есть ничто. Так что жизнь наша есть дви-
жение только для нас, но в действительности жизнь неподвижна.
Для чего-то я еемь отделенное от всего другого духовное су-
щество, которому кажется, что оно движется среди движущихся
существ, между рождением и смертью. Существу этому несом-
ненно твердо, хорошо только в той мере, в которой оно сознает
свою духовность. Сознание же этой духовности кажется ему рас-
ширением его пределов. И потому я признаю это сознание своей
духовности или расширение пределов своим законом, или волей
Того, кто поставил это духовное существо, составляющее мою
жизнь, в условия отделенности. Отделейность духовного суще-
ства и кажущееся расширение своих пределов не имеет для меня
никакого смысла, но смысл этот, недоступный для меня, должен
быть и есть. — В этом-то, в том, что жизнь моя имеет непонят-
ный для меня, но глубокий смысл, в этом истинная и необходи-
мая людям вера. Я верю, что есть Тот, для Кого моя жизнь имеет
смысл, и есть смысл в моей жизни.
Записать надо:
1) Два ума: ум в области матерьяльной — наблюдения, выво-
ды, рассуждения о наблюдаемом, и другой ум в области духов-
ной: отношение к Богу, к людям, другим существам, нравствен-
ные требования... Большей частью, даже всегда, чем больше один
ум, тем меньше другой.
102
Вчера думал:
1) Какое заблуждение и какое обычное: думать и говорить:
или, скорее, появляюсь в одном отличном от других виде. —
Бог живет во мне или, скорее, через меня, или, скорее: мне
кажется, что есть я, а то, что я называю мною, есть только
Сейчас пришло в голову кое-что. И прежнее записать: 1) Какое праздное занятие вся наша подцензурная литерату-
ра! Все, что нужно сказать, что может быть полезно людям в об-
ласти внутренней, внешней политики, экономической жизни и, главное, религиозной, все, что разумно, то не допускается. То же
и в деятельности общественной. Остается забава детская. «Иг-
райте, играйте, дети. Чем больше играете, тем меньше возмож-
ности вам понять, что мы с вами делаем». Как это стало несом-
ненно ясно мне.
<2) Всех людей можно себе представить придавленными огром-
ным — ну, хоть досчатым полом — или, лучше, войлоком. И все
лежат скорчившись, согнувшись, и им тяжело, душно, и нужно и