Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей

В отношении чувств философы философам рознь. Есть так называемые рационалисты, не доверяющие чувствам. По их мнению, лишь интеллект, а также врожденные идеи, которые он дает, способны вывести нас из пещер невежества к свету. Знаменитые слова Cogito ergo sum («Я мыслю, следовательно, существую») принадлежат рационалисту Декарту. Представители другой школы — эмпирики — считают, что чувствам доверять можно и именно через них мы познаем мир.

Торо не желал участвовать в подобных эпистемологических диспутах. Достойны ли чувства доверия или нет — так или иначе это все, что у нас есть, так почему бы не использовать их по максимуму? Такова позиция Торо. Его философия — философия «наизнанку».

Торо считается трансценденталистом — приверженцем философского течения, смысл которого сводится к трем словам: вера в невидимое. Впрочем, еще крепче Торо верил в видимое. Природа реальности его интересовала в меньшей степени, нежели реальность природы. Есть ли в мире что-то еще, кроме того, что видно глазу? Быть может. Но и то, что мы видим, таит в себе множество удивительного. Давайте же с этого и начнем. Способность видеть Торо ценил едва ли не больше, чем знание. Знание всегда приблизительно, несовершенно. Что сегодня непреложная истина — завтра окажется чепухой: «Кто может сказать, что есть? Он скажет лишь, как он это видит».

* * *

Как именно мы видим? Большинство из нас разделяют фотографический принцип видения. Нам кажется, что глаза запечатлевают изображения мира подобно камере, а затем передают их мозгу. То есть они как бы «фотографируют», к примеру, чашку кофе перед нами.

Симпатичный принцип, но неправильный. Видение в меньшей мере подобно фотографированию и в большей — языку. Мы не столько видим мир, сколько беседуем с ним. «Что это такое? Говорите, похоже на чашку кофе? Сейчас сверюсь с базой данных и дам ответ. Да, это чашка». Мы не видим чашку перед собой. Мы говорим себе, что она перед нами. Чашка с кофе посылает электромагнитные волны — и только — нашим глазам и мозгу. Из этих исходных данных мы формируем информацию, затем смысл — то есть в данном случае что объект перед нами называется «чашкой кофе».

Порой мы создаем смыслы слишком быстро. Предмет может быть похож на чашку кофе, но на деле это нечто совсем иное. Торопясь определять предметы и людей, мы рискуем упустить из виду их уникальность. Торо был против такого подхода. «Я не буду торопиться вывести всемирный закон, — говорит он себе. — Лучше я повнимательнее рассмотрю его частное проявление». Если не спешить определить то, что видишь, удастся увидеть больше.

Торо определяет со скоростью черепашки. Он увеличивает расстояние от гипотезы до вывода, от «вижу» до «увидел». Вновь и вновь напоминает себе: не спеши. «Нужно долго смотреть, прежде чем удастся увидеть», — говорит он.

Видение — это субъективно. Торо не пытается смотреть непредвзято, будто бы из ниоткуда[54]. Чтобы по-настоящему увидеть что-то, смотреть должен конкретный человек из конкретной позиции. «Чтобы наблюдения были интересны, то есть имели значение, они должны быть субъективны», — писал он.

Красоту невозможно не воспринимать лично. Кроваво-красный закат. Чернильное ночное небо, испещренное мириадами звезд. Все это — примеры личного восприятия. Как сказал философ Роджер Скратон, «если в мире есть место для таких вещей, то найдется место и для вас»[55].

Для Торо умение видеть и чувствовать тесно переплетены. Он не мог видеть, если не чувствовал. Способ его чувствования определял не только способ видения, но и само то, что он видел. Видение для него было не только пассивным созерцанием. Видя, скажем, розу, он в каком-то смысле вступал с ней в диалог, можно даже сказать — во взаимодействие. Понимаю, звучит странно, прямо скажем — диковато. Однако это ощущение описывают и многие художники: глядя на какой-то предмет, они чувствуют, что и он смотрит на них. Не все же они разом спятили.

* * *

«Нужно читать дневники». Эти слова Лесли Уилсон застряли в моем мозгу, словно приставучая попсовая песенка. Торо вел дневники на протяжении большей части взрослой жизни — и получилось порядка двух миллионов слов, четырнадцать томов.

Собравшись с духом и взявшись за первый том, я ощутил ужас, словно вернулся на урок английского в девятом классе. По мере чтения ужас только усиливался, затем на смену ему пришло облегчение и наконец — восторг. В дневниках Торо предстает перед читателем совсем не таким, как в «Уолдене»: честным человеком, не скрывающим свои слабости. «Я не встречал и никогда не встречу человека гаже, чем я сам», — пишет он в одном месте.