Философский комментарий. Статьи, рецензии, публицистика 1997 - 2015

Реанимируя сразу обе тенденции в нигилизме, формалисты, однако, использовали в при-ложении к ним неодинаковые стратегии, которые иногда, впрочем, совмещались (не бе-русь судить, насколько намеренной была эта ра-бота с наследием). Нигилизм с кини-чес-кой родословной переводился из плана жизне-с-тро-ения в план автореферентного , са-мо-ценного тексто-стро-ения . К примеру, телесная, сниженно театрализованная полемика ан-тичных кини-ков с платонизмом превращается в знаменитой статье Эйхен-ба-у-ма о «Шинели» (1919) в ар-тикуляционную мимику и звуковой жест, которыми якобы исчер-пы-вается художественная задача, ре-шав-шаяся Гоголем. Что же касается « деонтологи-зи-ру-ющего » нигилизма, то он входил в предпосылки формальной школы так, что об-ре-тал здесь некую фактичность, каковой был лишен в качестве головного по преиму-щест-ву упражнения. Вполне в духе « мэониз-ма » Минского Тынянов чрезвычайно интересо-вал-ся несуществующим, пустыми места-ми, [18] но в «Проблеме стихотворного языка» ими ока-зываются отсутствующие-в-присут-ст-вии , графически обозначенные Пушкиным «про-пущенные строфы» в «Евгении Онегине».

В тех случаях, когда « деонтологизирующий » нигилизм бывал и жизненной прак-ти-кой, он воспринимался формалистами не как удаление из мира сего в инобытие, но как транс-цендирование языка и в этом толковании служил «готовым предметом», подтвер-ж-дающим их собственные тезисы о природе поэтической речи. К христианскому гностицизму формалисты были приобщены не столько непосредственно, сколько в своем обращении к его поздним филиациям, каковыми явились русские мистические секты.[19] Ц и-тируя хлыстовские глоссолалии в статье «О поэзии и заумном языке» (1916), Шклов-ский менее всего солидаризовался с религиозностью сектантов, добивавшихся ду-ховного преображения в экстатическом изнурении плоти. Ему было важно привести до-казательство того, что язык способен переиначиваться в су-губую звуковую материю, не зависимую в сектантских песнопениях от обозначения реалий. В конечном итоге подход Шкловского к нигилизму с гностическими корнями конвергировал с тем пере-осмыслением кинизма , которое совершил Эйхенбаум.

Несмотря на известное безразличие, с которым ОПОЯЗ усваивал себе разнородные ни-ги-лиз-мы, «беспощадное отрицание» (Писарев) второй половины XIX в. имело для не-го приоритетное значение. C реди прочего формалисты совпадали с русскими ниги-листами-разночинцами в антиэстетиче-ской настроенности. В апологетической статье «Фу-туризм» (1919) Якобсон про-возгласил: «Новое искусство покончило <…> с послед-ним фетишем статики — кра-со-той».[20] Якобсоновскому отказу от выявления вечного (то есть ноуменального) в художественном творчестве вто-рил Тынянов в «Литературном фак-те»: «… свойств a литературы, кажущиесяоснов-ны-ми, первичными, бесконечно ме-ня-ют-ся и литературы как таковой не характеризуют. Таковы понятия └эстетического“ в смысле └прекрасного“».[21]По аналогии с тем, как Писарев, Чернышевский и иже с ни-ми мотивировали желание «радикально истребить эстетику»[22]тем, что у каждого чело-ве-ка — свой вкус, формалисты ссылались на историческое не-по-стоянство «конструктив-но-го фактора» ( Тынянов ), включающего текст в поле литера-ту-ры и искусства.

Даже тогда, когда понятия формалистской доктрины были вписаны в сложившийся в на-чале ХХ в. идейный контекст, они несли в себе сверх того и отзвук ходячих уб e жде-ний , исповедовавшихся нигилистами базаров-ского образца. Разумеется, теория « деавтоматизации » Шкловского в первую очередь восходит к бергсоновскому «Смеху»[23](1900), но вместе с тем перекликается с той критикой, которую Писарев обрушил в «Ре-али-стах» на «пассивную привычку», и с тем недовольством «рутиной» и «машинальностью», которым была проникнута статья Чернышевского «Не начало ли перемены?» (1861).