Фима. Третье состояние

У небольшой лавки – не то обувного магазинчика, не то сапожной мастерской – Фима снова задержался, чтобы вдохнуть запах каучука, пьянящий аромат сапожного клея. Из открытой двери лавки до него доносились обрывки беседы – разговаривали пожилой религиозный человек, по виду – активист общины при синагоге, и солдат-резервист, небритый лохматый толстячок в заношенной рабочей одежде.

Солдат говорил:

– У них внук всегда присматривает за бабушкой. Не отходит от нее целый день. Каждые полминутки проверяет, чтобы она, не приведи Господь, снова где-нибудь не потерялась. Мозги у нее уже набекрень, голова совсем не работает, но проворна как кошка.

Пожилой грустно отвечал:

– Мозг внутри человека выглядит что твой кусок сыра. Немного желтого, немного белого. И всякие канавки да загогулины. По телевизору это показывали. А болезни памяти? Ведь сегодня ученые уже знают, что причиной тому грязь. Это все от червей, заползающих внутрь и потихоньку поедающих мозговой сыр. Пока все там не начинает гнить. Иногда можно даже почувствовать запах гнили.

– Это не черви, – возразил солдат, – а микробы. Размером с пылинку. Даже с помощью увеличительного стекла их с трудом можно разглядеть, каждый час рождается несколько сот таких микробов.

Фима продолжил свой путь, размышляя над услышанным, чувствуя вонь гнилого сыра. Следующую остановку он сделал у лавки зеленщика. Прямо на тротуар были выставлены ящики с баклажанами, луком, салатами, мандаринами, картофелем, апельсинами. Над ящиками вились мухи и пара ос. Хорошо бы как-нибудь побродить по этим переулкам с Дими. Фима почти ощутил тепло пальцев мальчика, которые сжимала его пустая ладонь. И он попытался произнести те разумные слова, которые скажет погруженному в раздумья Челленджеру, когда они будут гулять здесь вместе. Несомненно, Дими увидит и то, что выпало из поля зрения Фимы, ибо этот мальчик наделен даром постижения сути вещей. От кого унаследовал Дими эту способность? Теди и Яэль всегда сосредоточены только на насущном, мирском, Барух вечно в своих побасенках да проповедях. Наверное, самое правильное – это переехать к ним. Начать с временного нашествия, десантироваться и закрепиться на плацдарме под предлогом малярного шабаша, что вот-вот накроет его квартиру, успокоить – мол, речь о каких-то двух-трех днях, самое большее – о неделе, он не будет обузой, охотно поспит на матрасе в каморке при кухне, где стоит стиральная машина.

И тут же примется стряпать, мыть посуду, гладить, в их отсутствие заботиться о Дими, помогать ему с уроками, стирать белье Яэль, чистить трубку Теди. Ведь эти двое почти не бывают дома, а вот он, Фима, человек свободный. А через несколько дней все привыкнут к новому порядку вещей. Убедятся в его преимуществах. Попадут в глубокую зависимость от домашних услуг, предоставляемых Фимой. И не смогут жить без него. Возможно, именно Тед, будучи человеком широких взглядов и начисто лишенным предвзятости, ученый с аналитическим умом, возможно именно он, разумный и логичный, первым увидит несомненную пользу, которую извлекут обе стороны: Дими больше не будет бродить день-деньской по двору, заброшенный, зависящий от милости соседей, страдающий от издевательства соседских детей, либо в одиночестве сидеть взаперти перед экраном компьютера. Тед же освободится от вечного своего бремени – быть с глазу на глаз с Яэль – и тоже почувствует себя свободнее. Что до Яэль, то ее реакцию трудно предугадать, вполне возможно, она лишь равнодушно пожмет плечами. Или беззвучно рассмеется, как это она умеет. А может, унесется прочь, в Пасадену, и оставит Дими на Теда с Фимой.

Последнее предположение наполнило душу Фимы приятным, теплым светом. Коммуна! Городской кибуц. Трое мужчин, три товарища, преданные и принимающие во внимание нужды друг друга, связанные узами взаимной симпатии, чутко прислушивающиеся друг к другу.

В Бухарском квартале бурлила лихорадочная жизнь – готовились к приходу Субботы. Домохозяйки несли наполненные доверху корзины с покупками; торговцы гортанными криками оповещали мир о своих сокровищах; ободранный пикап, похожий из-за разбитой фары на хулигана с подбитым глазом, маневрировал, пытаясь втиснуться в просвет между двумя не менее обшарпанными грузовичками. Когда ему это удалось, Фима порадовался, словно успех пикапа намекал на шанс, на некую перспективу, которая вот-вот распахнется и перед ним.

Бледный старик, по виду – выходец из Восточной Европы, сутулый, с глазами слегка навыкате, явно страдающий не то от язвы желудка, не то от какой-то неизлечимой болезни, толкал вверх по переулку детскую коляску, до отказа нагруженную бумажными пакетами и бутылками, сверху лежала газета, и ветер неторопливо перебирал ее листы. Фима украдкой глянул на заголовок, напечатанный большими буквами, протянул руку и осторожно засунул газету между бутылками, дабы газетные листы не разлетелись переполошенными птицами. Старик покосился на Фиму и сказал:

– Ну шойн[35].