Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе

Подумать только, как странно: прожили они вместе больше тридцати лет – и почти непрерывно ссорились! Вначале, когда Эйлин было семнадцать, а ему двадцать семь, он восхищался ею и был влюблен без памяти; немного позже он обнаружил, что эта красивая, цветущая женщина недостаточно умна и чутка: она не понимала, не ценила ни его способностей, ни положения в финансовом мире, в то же время считала, что он ее неотъемлемая собственность и не смеет даже взглянуть на кого-либо, кроме нее. И, однако, несмотря на все бури, возникавшие всякий раз, когда он хоть немного увлекался кем-нибудь другим, они по-прежнему вместе, и Эйлин после стольких лет все так же плохо знает его, так же мало ценит те качества, которые постепенно привели его к нынешнему богатству.

И вот он, наконец, встретил женщину, которая заставила его особенно остро почувствовать вкус к жизни. Он нашел Беренис, и она нашла его. Они помогли друг другу понять самих себя. Чудодейственная любовь была в голосе Беренис, в ее глазах, словах, движениях. Вот она склоняется к нему, и он слышит:

– Дорогой мой! Любимый! Наша любовь не на один день, она навеки. Она будет жить в тебе, где бы ты ни был, и будет жить во мне. Мы не забудем этого. Отдыхай, милый, не тревожься ни о чем.

Размышления Каупервуда прервала Беренис – она вошла к нему в белой одежде сестры милосердия. Услышав знакомый голос, он вздрогнул и устремил на нее немигающий взгляд, точно не вполне понимая, кто перед ним. Этот костюм так удачно оттенял ее удивительную красоту. С усилием он поднял голову и, преодолевая слабость, воскликнул:

– Это ты! Афродита! Богиня морская! Как ты светла!

Она наклонилась и поцеловала его.

– Богиня! – прошептал он. – Какие золотые у тебя волосы! Какие синие глаза! – И, крепче сжав ее руку, он притянул ее к себе. – Ты теперь со мною, моя! Так ты манила меня тогда, у голубого Эгейского моря!

– Фрэнк, Фрэнк! Если б я могла быть твоей богиней всю жизнь, всегда!

Она поняла, что он бредит, и пыталась успокоить его.

– Какая у тебя улыбка… – невнятно продолжал Каупервуд. – Улыбнись мне еще раз. Точно луч солнца. Подержи мои руки в своих, моя Афродита – пенорожденная!

Беренис присела на край постели и тихо заплакала.

– Афродита, не покидай меня! Ты так нужна мне! – И он порывисто припал к ней.

В эту минуту вошел доктор Джеймс и, заметив, в каком состоянии Каупервуд, тотчас подошел к нему. Потом он окинул внимательным взглядом Беренис.

– Вы должны гордиться, дорогая! – сказал он. – Такой гигант нуждается в вас. Но оставьте нас вдвоем минуты на две. Мне нужно восстановить его силы. Мы не дадим ему умереть.

Она вышла из комнаты, а доктор тем временем дал больному подкрепляющее лекарство. Через несколько минут Каупервуд перестал бредить и пришел в себя.

– Где Беренис? – спросил он.

– Она скоро придет, Фрэнк, но сейчас для вас главное – отдых и покой, – сказал Джеймс.

Однако Беренис, услышав, что больной зовет ее, вошла и в ожидании присела на низенький стульчик у его постели. Немного спустя он открыл глаза.

– Знаешь, Беренис, – сказал он, как бы продолжая прерванный разговор, – очень важно сохранить дворец как он есть, пусть он остается хранилищем для моих картин и скульптур.

– Да, знаю, Фрэнк, – мягко и участливо ответила Беренис. – Ты ведь всегда так любил его.

– Да, всегда любил. Едва сойдешь с асфальта Пятой авеню, переступишь порог – и ты уже в пальмовом саду. Бродишь среди цветов и растений, присядешь – рядом плещет вода, журчат струйки, стекая в маленький пруд, и ты слушаешь их журчание, точно музыку, будто это звенит ручеек в зеленой прохладе леса.

– Знаю, милый, знаю, – шепнула Беренис. – Но сейчас ты должен отдохнуть. Я буду здесь, с тобой рядом, даже когда ты будешь спать. Теперь я твоя сиделка.

Позже в тот вечер да и во все последующие вечера, ухаживая за больным, Беренис с удивлением убеждалась, что он все еще не утратил интереса к делам, которыми был уже не в состоянии заниматься. То он заговаривал о картинной галерее, то о метрополитене, то о больнице.

Хотя ни Беренис, ни доктор Джеймс не подозревали этого, Каупервуду оставалось жить всего несколько дней. И все же в присутствии Беренис он становился бодрее, но, поговорив минуты две-три, неизменно уставал, и его клонило ко сну.

– Пусть спит как можно больше, бережет силы, – сказал доктор Джеймс.

Эти слова совсем обескураживали Беренис. Она робко спросила, нельзя ли что-нибудь еще попробовать, чтобы вылечить Каупервуда.

– Нет, – ответил Джеймс. – Сон для него сейчас самое лучшее лекарство, и он еще может поправиться. Я применяю самые сильные подкрепляющие средства, какие мне известны, но нам остается только ждать. Еще может наступить перелом к лучшему.