Финики

      - Хорошо, что это не так, - добавляю я.

      Алиса горько возражает:

      - Какая разница? Политический террор без сильной легальной партии, которая могла бы использовать плоды этого террора, не приведёт ни к чему. Или хотя бы без сильных покровителей в высших эшелонах власти. И то после они бы воспользовались нашими трудами. Мы просто весело проводим время.

      - Тогда почему мы делаем всё это?

      - А как иначе?

      Алиса улыбнулась:

      - В твоих словах столько отчаяния.

      - Как и во всём русском.

      Слава ругается:

      - Философы, блин. Вот что я вам скажу: мы встали в пробке.

      - Ну что там ещё? - возмутился я, - сейчас сдохну от жары.

      - Скорее нас убьют менты, - мрачно говорит Ник, - в пузо: пиф-паф и вот ты уже пытаешься запихать вываливающиеся кишки внутрь. Почему об этом никогда не пишут в книжках? Всегда же этим и кончается. Пиф-паф и твои отстрелянные яйца падают на мостовую!

      - Никто его не убьёт! - излишне резко реагирует Алиса.

      Машины вообще не двигаются. Некоторые водители, матерясь, шли узнать в чём дело, но, обескураженные и притихшие, возвращались назад, после чего они либо смирно ждали, либо разворачивались, и уезжали. В такой ситуации мы проехали вперед, пока до нас не долетел заливистый звук лезгинки.

      Молчун присвистнул:

      - А я думал, про это врут. Пойду, посмотрю.

      - Эй-эй! Эй! Помни про необдуманные поступки!

      Молчун отвешивает нам унцию героизма:

      - Конечно.

 ***

      Любимым фильмом Молчуна было "Восстание планеты обезьян", хотя он уже несколько лет не был в кинотеатре. То, что мужчина не блистал умом, поддерживал тот факт, что он попал в армию. Успел он повоевать и в горячей запятой, но вспоминать об этом, а тем более говорить или хвастаться, как и всякий настоящий воин, Молчун не любил. Не хватая звёзд высшего образования, он отучился в обычном ПТУ, откуда вышел слесарем третьего разряда. Остальные три разряда он получил за несколько трудовых лет и вдохновенное отношение к своей работе.

      На жизнь относительно хватало, но не хватало самой жизни. Порой Молчун с тоской вспоминал военные приключения и ту пресную действительность, которую ему было суждено потреблять до конца своих дней. Жизнь, надкусив его, показала, что кроме овечьей судьбы существует ещё дорога волка. Рассматривая пассажиров в автобусе, Молчун часто думал, что он, обычный серый мужчина, когда-то поливал автоматным огнём страшные бородатые рожи, а теперь поливает жёлтой струёй фаянсовое влагалище унитаза.

      Ради интереса он стал интересоваться пистолетами. Вскоре он сделал пробную модель, и в глухом лесу, где рвалось его прошлое, снова почувствовал, что стал не мужиком, но мужчиной. Потом пошли заказы, и Молчун стал вооружать криминальные структуры оружием. Деньги не принесли ему удовольствия, хотя на время подкупили совесть. Он не мог не знать, что значительная часть перетачиваемого им оружия идёт в руки кавказским кланам. Тем самым, с которыми он когда-то воевал и проиграл, пустив их в свой город.

      Но всё изменилось, когда он случайно повстречался с этими дураками. Иначе он и не мог назвать группу совершенно безрассудных и глупых юнцов, похожих на цыплят, стремившихся заклевать коршуна. Их челюсти сводила ненависть и то, что эта затравка для поступка ещё не до конца оказалась вытравлена из русских людей, всколыхнуло Молчуна. Он снова, присмотревшись к спасённым, решился на поступок. Ему было откровенно плевать на тот идеологический конструкт, который они ели по утрам, мужчина не мог понять, в чём разница между национализмом и нацизмом. Не знал он, что такое социализм и не хотел думать, что из себя представляет капитализм. Вся его политическая воля умещалась в одно единственное предложение: "Я - русский, живущий на русской земле, и потому я хочу справедливой русской власти".

      После того, как они убили первого настоящего врага, Молчун стал всегда носить с собой пистолет: он не хотел оставаться на десяток лет в тюрьме наедине с самим собою. Уровень подготовки молодежи был просто никакой, поэтому он попытался втолкнуть в них позабытую военную науку. Теперь, варясь, как лобстер в огненной ванне раскалённых улиц, Молчун чувствовал себя как никогда живым. Он был занят настоящим мужским делом. Делом первооткрывателя, судии, авантюриста, путешественника, мстителя, воина, вершителя.

      В нём проснулась молодость.

      На перекрёстке остановилось несколько горбатых джипов и застывшие в металле волны спортивных машин. Улица, превращённая в гудящий кельтский крест, задыхалась клаксонами и матерящимися людьми. А группа из двадцати кавказцев, хохоча и не обращая на них внимания, уложив мощные руки на груди, разговаривала между собой прямо на проезжей части.

      - Как я рад, что нет полиции, - проворчал Молчун.

      По совету новых друзей он всегда носил с собой марлевую повязку. Сначала он относился к ней с усмешкой, но появиться на многолюдной улице в чёрном террористическом чулке было не слишком эстетичным. Смог, начинавший плащом с серым подбоем укрывать улицы, создавал ему отличное алиби: уже множество жителей столицы ходило в марлевых масках. Взведя пистолет, он, по привычке сгорбившись, устремился в центр гудящего улья.