Финиш

Дорогой дневник,

В двадцать один год в парижском парке я познакомился со своим дедом, отцом Абиджи. Он прислал мне курьером приглашение присоединиться к нему за игрой. Дед несколько лет следил за мной, пока я жил в Париже, что постфактум меня успокаивало. До нашей встречи я несколько лет искал помощников среди родственников матери, но каждый раз перед моим носом захлопывали дверь из-за того, что моим отцом был Абиджа. Абель ни за что бы так не поступил.

Дед всегда относился ко мне как к любимому внуку. И ни разу не выразил недовольство из-за того, что моя мать бросила Абиджу. После нашей первой встречи он на протяжении нескольких месяцев проводил со мной каждую субботу, обучал дорогой его сердцу игре и рассказывал все, что знал о жизни и стратегиях в шахматах. Я всегда верил присказке «слушай старших», и хотя дед соответствовал критериям, он был намного мудрее остальных, с кем я сталкивался до и после встречи с ним, за одним-единственным исключением – мой брат.

С Абелем я всегда ощущал родство, близкое к тем узам, что были у меня с Бо – возможно, из-за кровного родства.

И всегда чувствовал себя виноватым из-за этого.

Но, пережив годы одиночества в этом городе, я обрел друга благодаря семье.

Дед был эксцентричным человеком и часто смеялся над тем, чего я порой не понимал, пока он не давал объяснение. Он жил на диете, состоящей из французского хлеба, сыра, яблок и самого крепкого кофе, а еще частенько требовал принести все это к нашей игре.

Осенью того года я пришел в парк с пакетом его любимых продуктов и увидел, что наши шахматные фигуры стоят на том же месте, что и неделей ранее.

И я понял, что Абеля больше нет.

Но он оставил мне ощущение семейной общности, которое я чувствовал после смерти родителей только с Домом. Я дорожу тем временем, что мы провели вместе. Зачастую мне казалось, что в определенный момент своей жизни он был главным игроком. Дед частенько упоминал об этом, не вдаваясь в подробности, хотя открыто ни разу не признался. Однако мне стало ясно, что за многие события в его жизни ему было очень стыдно. Сильнее всего врезалось в память, что он был суровым отцом. Может, я был единственным способом справиться с горем от потери сына, а мое общество немного уняло эту боль. По какой бы причине он ни вышел со мной на связь, я ценил и то, что даже просто знаком с ним.

Я не помню, что он сказал мне в последний раз. Этот забавный и жестокий факт ставит меня, человека с отличной памятью, в тупик. Уверен, его прощание, прозвучавшее в тот день, было преисполнено теплом и ненавязчивым советом. Потому что, как бы то ни было, мой дед умер славным человеком – тем, кем я восхищался, кого полюбил как члена семьи.

Когда я оказался единственным родственником на его похоронах, то почувствовал силу этой лжи и решил, что однажды отыщу биологического отца, чтобы обеспечить ему столь нужный уход, почту память Абеля. Не знаю, верю ли в жизнь после смерти, но хочу, поскольку у меня не осталось ни одного близкого родственника, и меня утешает мысль, что все они где-то собрались и ждут.

Мне нравится думать, что, если жизнь после смерти существует, то Абель теперь, когда я наконец отыскал Абиджу, покоится с миром, зная, что и после его смерти за сыном присматривают. Возможно, теперь они оба обрели покой.

Но после смерти родителей меня часто изводит вопрос, существует ли загробная жизнь. С этим вопросом я каждый день веду борьбу – по большей части из-за чувства вины.

Потому что если за нами и впрямь присматривают, а умершие могут нас слышать, то признаюсь…

Я ни разу не обмолвился словом с братом, с тех пор как он умер.

Каждый день задаюсь вопросом, ждет ли Дом от меня весточки.

И, испытывая вину за то, чыто он, возможно, ждет, не могу подобрать нужных слов. И не знаю, смогу ли в будущем.