Финист – ясный сокол

Я остался один в клетке; как ни странно, это придало мне уверенности. Все четыре зарешёченных угла были мои, все взгляды были направлены на меня. Смотрел князь, заметно уставший, смотрела Сорока, сидящая с прямой спиной и сложенными на коленях руками, смотрели четверо жёлтых жрецов со своей скамьи. Смотрели передние ряды – городские аристократы, сверкающая бриллиантами молодёжь, сторонники Цесарки; смотрели протиснувшиеся меж ними бойкие подростки, смотрели старшие, примерно мои ровесники, выглядящие значительно скромнее, уже сами – родители собственных взрослых детей; смотрели дальние ряды, одетые гораздо менее шикарно, с лицами более обветренными и взглядами более равнодушными.

Я не питал иллюзий. Большинство пришло, чтобы развлечься редкой потехой.

– Многие из вас должны меня помнить, – сказал я. – Двадцать лет назад вы приговорили меня к смерти. Потом наш князь, – я показал подбородком на старшего Финиста, – пощадил меня и заменил казнь на изгнание. Точно так же, как сегодня он пощадил другого человека, женщину. Вот: прошло двадцать лет, я прибыл, чтобы воззвать к вашей милости. Прошу вас, разрешите мне вернуться. Я достаточно наказан. Я был молодым дураком, теперь я взрослый человек. Моя мать и мой отец умерли, в моём доме теперь живут дальние родственники, я хотел бы с ними соединиться. Я хотел бы снова соединиться со всеми вами. Я признаю́ все обвинения. Я привёз в небесный город дикую девушку. Я научил её, как наняться на работу в княжий дом…

Меня внимательно слушали, но по дальним краям площади я заметил шевеление: люди продолжали уходить.

Самое интересное закончилось. Первую красавицу города опозорили, заставили явить наготу и скандально изгнали. Главную обвиняемую не только пощадили, но и возвысили; неслыханный случай, однако десять тысяч глаз всё видели. Княжий сын сделает её своей женой. Третий и последний преступник не столь интересен. Какой-то бывший хулиган, всеми забытый, выгнанный прочь и теперь взыскующий пощады.

– Завет велит вам убивать изменников – но вы не убиваете. Завет запрещает связи с дикарями – но все с ними связаны. В ваших домах прислуга из дикарей, в ваших сундуках золото дикарей, в ваших постелях – дикие девушки, у охраны – мечи из дикого металла. Мы должны переписать вторую главу Завета. Иначе – все мы, птицечеловеки, сильнейшие разумные существа этого мира – будем просто врать друг другу! На словах мы чтим Завет, а на деле – предаём его! Это нас разлагает! Так нельзя! Решайтесь! Измените старые правила! Мы должны бывать внизу и иметь дело с дикарями!

– Хула! – громко закричал второй жрец, вскочив со своего места. – Замолчи! Тут не место и не время для таких разговоров!

Я немедленно заткнулся и принял самый покаянный вид. Сейчас мне уже не нужно было обращать на себя внимание, спорить и перечить влиятельным персонам. Сейчас мне следовало оставаться кротким, мирным, вызывающим если не жалость, то хотя бы общую симпатию.

Но вдруг в тишине первый жрец – самый морщинистый, ссохшийся, согбенный, напоминающий земную ведьму Язву, такой же – мнимо ветхий, не слишком старый, но достоверно изображающий слишком старого, – проворно восстал со скамьи, поднял колотушку и снова ударил в гонг.

Второй жрец явно не ожидал этого, посмотрел с удивлением, – а первый, едва звук раскатился до дальних краёв площади, приложил маленькую ладонь к бронзовому диску, заставляя металл умолкнуть.

– Всё сказанное, – тонким голосом выкрикнул первый жрец, – есть хула и ересь! Однако существует и верное зерно! Оно в том, что Завет пора переписать!

Второй жрец коротко всплеснул обеими руками.

Третий и четвёртый жрецы, продолжавшие сидеть, ни разу так и не подавшие голоса, – переглянулись.

Толпа молчала.

Кутх, вспомнил я. Имя этого маленького, как бы изжаренного Солнцем, старшего жреца – Кутх. На одном из земных наречий так называют ворона.

– Конечно, – продолжал он, глядя вокруг исподлобья, – мы изменим Завет не ради общения с дикарями. Наоборот: ради полного с ними разрыва. Нам заповедано совершенное расставание с нижним миром! – Его голос скрипел, но звучал так, что его нельзя было не расслышать. – Мы должны совершить холодный подъём! Мы должны увести нашу обитель на границу верхнего неба! На высоту в пятьдесят тысяч локтей…

Жрец собирался продолжать, но старый Финист выкрикнул в глубоком раздражении:

– Довольно! Пока я жив – так не будет!

– Ты, князь Финист, – возразил Кутх, – не всегда будешь жив. Как и я. Как и все мы!

С каждым новым сказанным словом его голос набирал мощь; было странно видеть, как столь кривое и слабое тело может производить такие сильные звуки.

– Посмотри на свой народ! – грянул он, потрясая колотушкой в высоко поднятой сухой руке. – Он тонет в золоте. Он пропитан обманом. Он говорит себе, что верен Завету, – а на самом деле давно его предал. Прикажи поднять город, князь Финист! Прикажи сейчас! В подъёме – наше спасение!

Он собирался говорить и дальше, но тут остальные жрецы – второй, третий и четвёртый – одновременно выпростали из складок своих хитонов узкие смуглые руки и подняли их.