Финист – ясный сокол

– Девка и сглазила, – уверенно ответил неизвестный. – Та самая. Дикарка бескрылая, беспёрая. Из-за которой всё и случилось. Меж дикарей каждый третий – с дурным глазом. Оттого я внизу и не бываю.

Старуха гнусно захихикала.

– Тоже сглаза боишься?

– Конечно, боюсь. Что ж я, не живой?

Я лежал, не дыша и не шевелясь; внизу, прямо подо мной, на расстоянии вытянутой руки, сидел нелюдь.

Птицечеловек.

Если бы он захотел – он бы проткнул меня одним движением, прямо сквозь настил.

Холод побежал по моей спине и ушёл в чресла: едва я не обмочился.

По обычаю, своё оружие мы оставили внизу у входа: и рогатины, и дубины. И даже свой топор я прислонил там, у порога.

Со мной был только нож.

Но не выходить же с малым лезвием против оборотня.

– Коли так, – сказала старуха, – то я тебе не нужна. Сглаз и порчу может снять любой ведун. На запад отсюда, в конце долины, живёт колченогий ведьмак, по первому имени Блых, по второму имени Колотун. Он сильный. По сходной цене он снимет любую порчу с твоего сына. За один вечер отшепчет. Только лучше не называй его Колотуном, он обижается…

– Не надо мне Колотуна, – резко ответил нелюдь, повысив голос, и от его тяжкого баса дрогнул весь дом, и даже как будто разошлась кровля; на меня, недвижного, стало капать чаще. – Никому из троглодитов не доверяю! Особенно колдунам. Одну беду отшепчут, другую нашлют. Мы же – оборотни. Нас ненавидят. Если кого пущу в свой дом, – то тебя.

– Понятно, – сказала старуха. – Хоть ты и птичий князь, а такой же глупец. Колдунов боишься, а как чего – сразу к нам. Надеюсь, твой сын умней тебя.

– Будет умней, если выживет.

Старуха шумно отхлебнула что-то.

– А что он сам говорит?

– Ничего. Бредит. Имя девки повторяет.

– Ага, – сказала старуха с возбуждением. – Забыть не может! Любит, значит!

– Наверно, – угрюмо сказал нелюдь.

– Так может, найти ту девку, да притащить ему? Сразу и оклемается.

– Искали, – сказал нелюдь. – Пропала девка. Ушла. Давно бы поймали, если б смогли. Я тоже не всесильный. Но если бы нашёл – то только чтоб наказать. Это она его порезала. Семнадцать ножевых ран, на лице и на спине.

– Вот это чувства! – проскрипела старуха, явно издеваясь. – Кровь! Страсти! Уважаю!

Оборотень – слышно было – глубоко и тяжело вздохнул.

– Язык бы тебе отнять, – угрюмо произнёс он. – За такие шутки.

– Извини, – примирительно сказала старуха. – Это зависть. Старые всегда завидуют молодым. Теперь слушай, князь небесный. Способ есть. Лекарство существует, и действует безотказно. Могу сготовить дней через пять, как луна обновится.

Старая Язва замолчала.

Нелюдь пошевелился, то ли подался вперёд, то ли наоборот, выпрямился, и от этого его краткого, но могучего, резкого движения как будто стронулся, поколебался весь воздух в избе, и только теперь я до конца понял, насколько силён и огромен ночной гость. Казалось, если он захочет – в три удара развалит по брёвнышку всю старухину хижинку.

– Не тяни, – попросил он. – Договаривай.

– Змеев яд, – сказала старуха. – Не сырой, конечно. Разбавленный. От этого яда здоровые быки и медведи забывают, как ходить, и падают на месте, и змей их жрёт без спешки. От этого яда у твоего мальчика отнимется вся память, начисто. До самого нижнего донышка. Всё и всех забудет. Не только девку – и тебя тоже. И себя. Но ты будешь рядом, и заново всё ему расскажешь. Как его звать; кто он такой; и кто такие люди-птицы. А про девку – не расскажешь. Вот такой способ. Ничего лучше не предложу. А что поможет – ручаюсь…

Малой Потык, лежащий рядом со мной, застонал и повернулся – приснилось что-то страшное.

Старуха замолчала. Безмолвствовал и нелюдь.

Мне казалось, что я слышу его мысли, ощущаю жар его сомнения.

– Ты говоришь про змея из вашего леса?

– Других нет, – ответила старуха. – Их порода вымирает. Как и твоя.

– Этот змей болен, – сказал нелюдь. – И очень стар. Еле ползает. У него давно нет яда.

– Есть, – возразила старуха. – Ты не всё знаешь про этого змея, князь великий…

Потык снова застонал и заворочался, и я ощутил досаду и раздражение, как будто спящий мальчишка, ещё пахнущий мамкиными, молочно-сдобными запахами, был виноват в том, что мешал мне подслушивать.

На самом деле если кто и был виноват – это я сам. Не надо было мне просыпаться; не надо было знать ничего. Не для моих ушей был разговор. И не для моего разумения.

– Я не смогу добыть яда, – признался оборотень. – Змеи нас боятся. Нам нельзя трогать древних животных. Как и людей. Завет не велит.

Старуха вдруг сменила тон на знакомый мне: сварливый.

– Что-то я тебя не пойму, друг ситный. Ты хочешь и сына спасти, и Завет соблюсти? И нашим, и вашим потрафить? Ты уж выбери, что тебе дороже. А не можешь выбрать – домой вернись и подумай. Посоветуйся с кем-нибудь. А потом возвращайся; продолжим беседу.

Нелюдь помолчал, а когда снова заговорил – тон его тоже изменился.

– Зачем ты так со мной? – спросил он глухо и с огромной печалью. – Я что, мало для тебя сделал?