Финт хвостом

Вот как? Она слишком глупа, чтобы понять диагноз? Ну да, конечно! Ее голые коленки скрещены на скользком пластмассовом стуле, ее кошка на столе, ее рука на теплом недвижном изгибе, острая кость под мехом.

– Она умрет?

– Они все умирают. Вы это знаете?

– Не умничайте, – говорит она, холодные от ярости пальцы все еще мягки на безжизненном мехе. – Мы все тоже умрем, но готова поспорить, вы все равно хотите, чтобы я оплатила счет, так? Диабет. – Голос шлюхи звучит спокойнее, но тепла в нем – ни на йоту. – Она от этого умрет?

– Он, – отвечает ветеринар. – Сколько еще раз вам повторять? Это кот, кастрированный кот.

Кастрированный мужик. Ну да, кто еще пойдет за ней домой с улицы, преодолеет три лестницы, будет орать под запертой дверью всю ночь, пока она не сжалится и не втащит его внутрь?

– Понятно, – говорит она, могла бы сказать больше, много больше, только что это даст?

Ветеринар не поймет, а пойми он, выйдет только хуже. Он не похож на тех мужиков, которые ходят с уличными проститутками, – да, по правде, кто же бывает на них похож? Кто угодно из них может, даже должен оказаться ветеринаром, врачом, юристом, кем угодно, никакой у них нет отличительной черты, никак не разобрать, кто есть кто. Одни походили на подонков и были ими, другие казались лучше и таковыми не были, а большинство – вообще ни на что не похожи, просто мужики с эрекцией и проблемой, а эрекция и есть проблема, точно так же, как идея СМИ или что там еще, что они везде говорили, и как бы то ни было, ей никто из них ничего такого не говорил. Они вообще ничего не говорят, кроме «Сколько?» и «У тебя есть где?». Да, у меня есть где, сволочь, прямо здесь под этим полушубком из кролика, прямо тут, где тепло, и темно, и влажно блестит, как блестят глаза кота на столе, как блестит игла, входящая в кота, и – о! – слышите, как он воет? Ужасающий краткий вой, и она морщится, когда игла входит в кота, морщится, когда ветеринар выдергивает иглу.

– Это больно? – спрашивает она, глаза влажны, руки дрожат на коте, дрожащем под ее руками. – Больно?

– Конечно, больно, – говорит ветеринар. – Это же укол.

Он вытирает руки, выбрасывает иглу – они и тут осторожничают, ведь кошки тоже могут заразиться СПИДом. Кошки от многого болеют, это люди считают их выносливыми тварями, копошащимися в отбросах обитателями мусорных баков, но неправда, они – хрупкие, хрупкие зверьки, они мучаются от боли и могут подхватить ужасную болезнь, а все остальное – ложь, заблуждения, в которые верили, верили и – насильно сделали правдой. Вы слыхали правду о кошке, что не ела ничего, кроме крысиного яда? И выжила? А правду о кошке, что съела крысиный яд и умирала, умирала – пока не умерла? А правду о коте, у которого была шлюха и сердце из золота? Про то, как этот кот пробирался в Адову Кухню в лунном тумане, во тьме ночной выл на подоконнике, словно на последнем, одиноком краю земли? Вы лучше поведайте мне другую правду, да, какую-нибудь еще.

По ночам, когда кот бродил по городу, шлюха думала иногда, что она – в его шкуре, силой воображения вбирала в себя восприятие зверя, движущегося среди кирпичей и камней, невидимых тенет разоренного города у реки. В дверных проемах – местный сброд: те, которые слоняются без цели и дела, те, которые притаились тут недоброй тенью, те, которые заброшены всеми, с ножами и пушками, жаждут крови и мяса – человечьего мяса, кошачьего мяса, – а вверху, в плошке неба, болезненные, смертоносные огни отравленной атмосферы льнут к дыханию чужих двуногих. Но, не замечая ничего, кот пробирается проходами меж домов – худой и маленький, и равнодушный к травмам, ежели они не ведут прямо к еде, он ищет пищи, как ищет его самого его истинная судьба.