Фёдор Абрамов

Разгадать тайну истинного внутреннего содержания повести «Жила-была сёмужка» мне позволили многочисленные черновые наработки писателя, касаемые непосредственно сюжета произведения и, самое главное, характеристик рыб, не только упомянутых на страницах повести, но и не удостоившихся этой чести. Так, в записи от 19 декабря 1960 года есть следующая пометка, проливающая свет на рыбьи образы:

«Акулы – космополитки. Лещ – трудяга. В конце концов со всем мирится. Ничего не надо. Только бы дали жить и размножаться. Налим, щука – откровенные грабители. Сёмги разные: одни верующие, видящие смысл жизни в исполнении закона великого Лоха; другие – скептики. Закон Лоха – чепуха. Не надо заблуждаться, приукрашивать жизнь. Она проста. Треска – энергична, но жадна до жизни. Цинична. Никаких поэтических покровов. Из другого мира. Почему так? Потому что я живу на большой дороге. Давно знаю мир. Угорь – скептик. Пинагор чем-то напоминает леща. Больше всего понравилась колюшка».

Фёдор Абрамов действительно очень конкретен в применяемых аллегориях, что ещё раз подтверждает, что эта драматическая повесть вовсе не простенькая сказка с говорящими рыбами и таинственным Лохом, которого так ждала Красавка, и даже не моралистическое сочинение, а грустная правда жизни, умело облеченная Абрамовым в качественное слово. Наивная любовь Красавки в призрачного Лоха погубила её и её род, точно так же как гибнет от рук человека красота, не найдя своего продолжения в природе. Эта трагичная история есть сказочная притча о добре и зле, в которой зло, творимое руками людей, побеждает добро, данное человеку природой. И в этой степени абрамовская повесть, как бы это ни казалось странным, очень близка к знаменитой повести Гавриила Николаевича Троепольского, где образ сеттера Бима всего лишь удачно завуалированная лакмусовая бумажка, в цвете которой сочно проступают характеры и поступки людей, и где зло, в частности развязке повести, также берёт верх над добром.

А ещё в этой северной сказке-были о Красавке во всей красе раскрылась напоказ вся душа Фёдора Абрамова, ранимая и очень отзывчивая. Очень жаль, что это прошло мимо большой критики всех последующих лет как при жизни Абрамова, так и после его ухода.

«К чему зовёшь нас, земляк?»

В мае 1961 года Фёдор Абрамов вновь поменял свой ленинградский адрес, оставив свою малометражку на Охте, в которой прожил совсем недолго.

1 мая он с нескрываемой радостью писал своему давнему знакомому Михаилу Федосеевичу Щербакову: «…А я вот на узлах сижу: получил новую квартиру, и надо срочно переезжать».

В своём письме Фёдор Александрович имел в виду квартиру в писательском доме на улице Ленина, 34, на Петроградской стороне. В этой квартире Абрамов встретит седьмое десятилетие XX века, и здесь же им будут написаны многие знаковые в его творчестве произведения, в том числе ставшая для писателя роковой повесть «Вокруг да около», вторая часть «Братьев и сестёр» – роман «Две зимы и три лета», где уже в первом варианте черновиков определятся «Костры осенние», будущий роман «Пути-перепутья» – третья часть «Братьев и сестёр». Здесь же будет создана повесть «Деревянные кони», которой впоследствии, без преувеличения, будет суждено стать визитной карточкой Русского Севера в творчестве Фёдора Абрамова.

Но 1961 год принёс Фёдору Абрамову не только радость от творческой работы и переезд в новую благоустроенную квартиру на Петроградке, но и безумное, ничем не утешное горе – 13 августа в Верколе безвременно, в возрасте пятидесяти пяти лет, от лёгочной болезни скончался брат и крёстный отец Михаил.

О плохом здоровье брата Михаила писал Фёдору Александровичу из Верколы 25 апреля 1961 года двоюродный брат Пётр Абрамов:

«…Да, Михаил незавидный человек, в смысле здоровья, только кости и кожа, как говорят.

Из больницы он приехал несколько живее. А дома? Где бы следовало ещё поправиться, ему стало хуже. Ходил на дорогу трушничать (упавшее с возов сено собирать. – О. Т.). Шутки сказать! Перенёс с Кеврольского берега сени… Угробляет сам себя. Прямо надо сказать.

Я ему говорю всё время, что, если раньше не сделал, сейчас уже поздно. А ему, да разве наговоришь! Побрани его своим письмом.

Но думай, что к осени Михаила надо навестить. Со своей стороны, я думаю, он долго не заживётся. Ты ему этого не пиши.

Вот всё. Когда его не будет, и в Верколу слабее потянет».

14 августа, на следующий день после получения печального известия, Фёдор Абрамов, не планировавший в этот год посещения Пинеги, заторопился на родину. До Архангельска самолётом, а до Верколы речной дорогой.

По воспоминаниям племянника писателя – Владимира, сына брата Михаила, Абрамов, искренне любивший старшего брата, во время траурной процессии попросил мужиков не ставить гроб с телом брата-отца на извоз, а пронести от дома до погоста на полотенцах, отдав тем самым знак особого уважения усопшему.