Фирменный поезд Фомич

Сын отвечал. И в общем-то правильно. Про угол с игрушками я, конечно, не мог знать. Но угол такой существовал теперь непременно, а если еще и нет, то уж наверняка будет существовать, и именно такой, о каком мне сейчас рассказывал сын.

Мы поболтали еще о том, о сем. Инга немного потеплела. И даже Тося начала принимать участие в разговоре, хотя уже ни разу не сказала: «Ах, как это интересно!» И о Семене ни разу не спросила. Да что о Семене! Она и ни о чем не спрашивала, словно все ей сейчас было безразлично. Она выглядела слишком уж подавленной.

Толчки и качания вагона стали настолько привычными, что затухание этих колебаний тотчас же было отмечено всеми.

– Останавливаемся! – раздалось из разных купе. – Остановка!

Поезд действительно останавливался.

– Что там? – спросила Инга.

– Не знаю, – ответил я. – Сейчас выясним.

В тамбуре кто-то лез против течения и что-то громко кричал, но только слов разобрать было невозможно. Лишь пачка бумаг в высоко поднятом кулаке говорила, что человек лезет не сам по себе, а выполняя служебный долг.

Пробивался он настойчиво, и вскоре уже можно было различить, что это радист поезда. Он был взъерошен, но радостен и возбужден.

– Вот! – крикнул он, потрясая пачкой бумаг. – Вот! Получил!

– Ответные телефонограммы, – догадался Степан Матвеевич.

– Телефонограммы! – Радист наконец добрался до нашего купе и шлепнул на столик всю пачку. – Разбирайтесь… Тут такое, что и не поймешь…

Степан Матвеевич начал читать листки, по одному передавая их нам. Здесь были заверения, что нас спасут, найдут и вызволят. Благодарность, что догадались создать дополнительный канал связи. Предложения не падать духом и держаться. Даже рацион аварийного питания. Одна телефонограмма заинтересовала и Степана Матвеевича, и всех остальных. Это было нечто вроде отчета о том, что проделано в связи с чемоданом. Оказывается, ученые немедленно связались и с бабусей, и с ее внучеком Колей в Академгородке Старотайгинска, и с Афиногеном в самом Фомске. Выясняли, проверяли, проводили эксперименты. Вроде что-то там было непонятное с этой самой нуль-упаковкой. Показывал Афиноген и объяснял, но понять его сразу было нельзя. Да к тому же кто-то начал доказывать, что такое явление невозможно в принципе. Афиноген вспылил, потому что это, быть может, была его последняя возможность доказать правоту своей жизни, и разобрал, разломал все по косточкам, сказав: «Ничего не было, ничего и не будет никогда». И тут комиссия окончательно разобралась, что и в самом деле ничего такого таинственного и загадочного нет, а есть просто игрушка, макет. Такое кто хочешь может сделать. И в общем итоге: никакого проникновения через макет Марградского универмага не было и быть не могло. И вообще вся эта ерунда с нуль-упаковкой оказалась ложной паникой. Сам Афиноген вынужден был признать это.

Вот так так… Значит, ничего не было. Ни походов Семена и Валерия Михайловича, ни всего этого шума в нашем вагоне, ни последнего исчезновения Семена Кирсанова.

– Да что же это они там! – сказал я вслух. – Ведь было, было! Не массовая же это галлюцинация? И Семена нет!

– Странно, однако, – сказал Степан Матвеевич. – Значит, не было.

– И главное, – заметил Иван, – сам Афиноген это признал! Я ведь тоже слышал разговор Артема с бабусей. Не шутила она, да и не могла она так шутить, потому что тут для шутки нужны были специальные знания. Правду она рассказывала, потому что сама видела, и объяснения передавала так, как ей, по-видимому, говорил сам Афиноген.

В оставшихся телеграммах значились всякие вопросы, советы, пожелания и прочее. Связь, кажется, стала надежной, и ее исчезновения теперь не нужно было бояться.

А поезд-то все стоял. Стоял себе и стоял, как будто у него здесь, посреди этой голой степи, была большая остановка.

– Теперь ответ, – попросил радист. Работы у него намечалось много, и работа все интересная, важная, нужная, без которой этому поезду и не обойтись. Радист чувствовал всю ответственность своего положения и не мог, естественно, не гордиться. Да и гордость-то, впрочем, у него была настоящая, мужественная. Настало и для него время свершения подвига!

Я выглянул в коридор и увидел, что народу-то в нем как не бывало, ушел народ, вышел то есть, из вагона. В жару, в сухую выжженную степь. Или уж до того засиделись, что хоть и в таком месте, а все же походить, размять косточки.

Иван высунулся из окна вагона и замер. Случилось что-то там, за стенами нашего родного поезда. Иван даже присвистнул.

– Что там? – не утерпел я.

– Станция…

Да ведь только что там ничего не было. И вдруг… крашенные коричневой краской служебные помещения, сквер с фонтаном, буфет, возле которого уже выстроилась очередь, торговки с горячей картошкой, луком, яйцами, ягодой, с бутылками молока.

– Узнайте название станции, – определил самую важную в настоящее время задачу Степан Матвеевич.