Фишка (СИ)

    Жил Иван Андреевич недалеко от рынка на верхнем этаже  двухэтажного кирпичного дома. Большая железная кровать, дубовый стол и два тяжелых стула да еще выкрашенный белой краской умывальник в углу за пестрой занавеской составляли всю мебель его довольно просторной холостяцкой квартиры.

    Картину поставили на пол, прислонив к свободной стене. Иван Андреевич, отдав за покупку почти половину своих съестных припасов, дружески распрощался с художником. Но тот нерешительно топтался у двери и не уходил.

    - Вы считаете, что этого мало? - спросил удивленный Иван Андреевич.

    - Нет, что вы, спасибо. Я только хотел сказать... - мялся художник, - хотел сказать, что, может, она вам скоро надоест, а, может, разонравится. Я вас умоляю, не продавайте ее никому. Я не верю, что так будет всегда. Настанут и для меня благодатные дни. Тогда я сам ее у вас выкуплю. Она мне очень дорога, - тихо добавил он. - Теперь прощайте.

    Гулкие шаги прогрохотали по деревянной лестнице, и Иван Андреевич остался

наедине со своим приобретением.

    Он долго сидел перед картиной, все больше поддаваясь ее очарованию, не слыша ни хлопанья дверей внизу, ни надоедливых уличных звуков. Жадно разглядывал он каждый кусочек полотна, изумляясь тому, что лишь несколько тюбиков краски, холст да кисти, которыми водила рука талантливого живописца, могли создать такое творение, от которого веяло дыханием жизни, свежестью молодого трепетного тела и теплом уютного уголка, предназначенного для удовольствий и наслаждений.

    По мере того как в комнате сгущались сумерки, отдельные детали картины становились все менее и менее отчетливыми. Лишь нежное тело прелестницы еще слабо светилось в надвигающейся темноте. Очертания его становились неясными, все больше создавая иллюзию присутствия в комнате живого существа.

    Иван Андреевич встал и, не зажигая свечи, подошел к картине. Вблизи еще была видна зовущая улыбка лукавой кокетки и ее черные колдовские глаза. Не удержавшись, Иван Андреевич провел по полотну рукой, поглаживая не закрытое густыми темными локонами обнаженное плечо красавицы, и вдруг вздрогнул. Плечо было теплым и слегка двинулось ему навстречу. Вскрикнув, Иван Андреевич отпрянул и кинулся к свече, стоящей на столе, на ходу опрокинув стул.

    - Не надо света, - раздался вдруг в темноте вкрадчивый голос, и Иван Андреевич услышал, как босые ноги осторожно и неторопливо ступают по половицам. Едва различимые звуки шагов становились все отчетливее и неожиданно мягкие нежные руки обвили его. Он почувствовал на губах обжигающий поцелуй, и его разом похолодевшие ладони вдруг ощутили живое, страстно трепещущее тело.

    Наутро Иван Андреевич проснулся от привычного грохота проезжающих мимо окон экипажей. В комнате было уже светло. Обычное, как всегда, утро. Те же звуки за окном, те же запахи внизу, те же вещи в комнате. Лишь большая, стоящая у стены картина да валявшийся на полу стул напоминали о ночном приключении. Иван Андреевич торопливо собрался и поспешил на службу, не переставая думать о происшедшем.

    Весь день он был рассеянным и молчаливым и с нетерпением ожидал вечера, одновременно пугаясь его прихода. Теперь, в свете солнечного дня все случившееся с ним казалось нереальным, и Иван Андреевич стал мучиться сомнениями.

    "Да полно уж, - думал он, - не привиделось ли все?  Вот так задремал, скажем, слегка, да чуть со стула и не свалился. А все прочее... Что ж, дело молодое. На картину загляделся. Тут уж и не такое почудится", - успокаивал он себя.

    Но дома, наспех перекусив и тщательно убрав комнату, Иван Андреевич медленно прохаживался пред картиной, мысленно подгоняя время и благословляя наступление темноты. И, в глубине души боясь обмануться в своих ожиданиях, робко погладил он плечо женщины на холсте, когда все предметы в комнате уже потеряли свои очертания. С какой радостью ощутил он под рукой тепло живого тела! И как в прошлый раз это была ночь, полная любви, нежных объятий, страстных поцелуев и жаркого шепота ласковых слов.

    А с наступлением нового дня все становилось на свои места. Иван Андреевич просыпался один и шел, как всегда, на службу, оставляя свою картину за тщательно запертой дверью, а потом весь день находился в состоянии нетерпеливого ожидания.

    Эта странная жизнь сделала его нервным, нелюдимым и недоверчивым. Он ни с кем не встречался, ни к кому не ходил в гости и никого не звал к себе. В конце концов, он прервал всяческие знакомства, почти никуда не выходя из дому. Он заметно похудел, а погрустневшие глаза его временами вспыхивали каким-то лихорадочным блеском. Так тянулось больше года.

    За это время околдованный своей красавицей Иван Андреевич изучил каждую выпуклость и впадинку ее молодого упругого тела, различал все оттенки ее ласкового голоса, но ничего не знал о ней самой. Он называл ее Катериной, и она не возражала, однако на все вопросы нежно, но упорно закрывала ему рот мягкой ладошкой или очередным чувственным поцелуем.