Фистула

В отличие от многих детей, до последнего гадающих, куда покатится их жизнь, мы с сестрой свои шаги знали наверняка. Библиотека и парк неподалёку стали лучшими местами, где можно спрятаться от дома. Потом мы научились доезжать до ботанического сада и там, в выученных наизусть душных оранжереях, однажды пообещали друг другу с выбранного пути не сворачивать. Я решил изучать море, а она – небо. Мы оба хотели быть подальше от земли. Слушая сейчас, как сестра рассказывает сыну о птичьих породах, я различал отголоски всепобеждавшего подросткового интереса, с которым она когда-то начала движение к научной карьере (и меня повела за собой). Но вместе с тем в её речи был теперь чужеродный автоматизм, слепая реактивность – на каждый пустой вопрос Льва тут же находился пустой материнский ответ, и в совокупности получался лишь неживой словесный беспорядок. То и дело мальчик включал в бессодержательный обмен репликами и меня.

«А ефё я люблю уток. Они фмефно фурфат, когда им кидаеф хлеб. Дядя, а фы любите утофек?»

«Что, прости? Ах да, конечно. Я часто гуляю в парках и кормлю там птиц. Только их нельзя кормить хлебом, Лев. Им вредно есть много хлеба, они могут даже заболеть. Их нужно кормить зерном или семечками».

«Мама, это фто, прафда?»

«Да, сынок, всё именно так. Я же тебе рассказывала это».

«Фнафит кафдый, кто кормил утофек хлебом, флодей?….»

Мы прошли по тропе мимо пяти или шести имений и вскоре вышли к великолепному озеру, со всех сторон скрытому лесной стеной. Больше похожее на картинку для головоломки или открыточный вид, оно словно было плодом чьей-то наивной фантазии, умевшей производить только сверхнастоящее, непомерно красивое, идеально собранное. Вода лазурилась, как драгоценный камень. Солнце над озером светило совсем по-летнему яростно. На травянистом берегу, метрах в двадцати от места, где мы остановились, загорали две стройные девушки. Других людей не было, и противоположный берег казался пустым. Мы с сестрой присели на траву (опёршись на запястье, я сморщился от боли и сменил позу). Лев с отцом, бросив полотенца, принялись раздеваться.

«Вот она, первозданная природа! Что ещё нужно нормальному человеку. Люблю я это место!»

«Да, Капитан! И я тофе ефо люблю! Фелый год фкуфял по нему!»

Спустя минуту мальчик плюхнулся в чистую озёрную воду. Породивший его титан, украшенный морскими татуировками, ступил в водоём следом, похлопывая пальцами по плотному волосатому пузу. Сестра неотрывно следила за маленькой головкой, дыхание замирало всякий раз, когда та исчезала под водой – всего на пять-шесть секунд, на большее Льва не хватало. Мальчик послушно оставался на привязи материнского взгляда, не уплывал далеко, постоянно оборачивался, помахивал нам, радостно плескался и смеялся, когда напротив него взмывала монструозная громадина отцовского тела.

«Материнство как червяк, всё прогрызает внутри. Любая мелочь может замучить. Вот школа – в школе ни с кем не дружит. Педагогам не верю, когда говорят о его успехах или ошибках. Мне иногда кажется, они про него что-то нехорошее надумали теперь… Ещё всё время пугаюсь, что он чем-то болен, но не признаёт. Хотя были у педиатра в прошлом месяце – здоров, говорит, ваш карапуз, только сильно переживает».

Под назойливое жужжание насекомых я с упоением наблюдал за тем, как она дышит во время пауз, как поднимается её грудь, и одновременно искал в маленьком, почти нетронутом музее детства, образовавшемся в памяти, нечто подходящее моменту. Как она спугнула двух десятилетних задир, начавших свою криминальную карьеру с приставания к ботаникам у школьной стены (вот она подходит ко мне, вытирает мои слёзы, шепчет, что всё хорошо, и мы договариваемся, что я научусь драться). Как, лежа на животе со сборником генетических задач, проверяла меня и нежно хвалила (когда в классе подошла эта тема, учительница освободила меня от занятий, увидев, с какой лёгкостью я всё решаю). Нет, лучше всего подходило вот это, более раннее – как она, забыв обо всём, рисовала, а потом показывала мне свои рисунки, карандашные и акварельные, такие простые, но такие живые, в сто раз живее теперешнего её сада, её озера, её сына. Трое мальчиков наблюдают ледоход – фиолетовый отлив реки, льдины похожи на облака. Белая кошка посреди городского двора – глазастые разноцветные дома приглядывают за ней. Сотни увиденных в парке птиц. Мы вдвоём, держимся за руки, а под ногами у нас светлая звезда, на которой никому больше нет места. Она совсем перестала рисовать после того случая с ножом.

«Ты что-то молчишь. Я прямо слышу, как в тебе роятся твои тёмные мысли».

«Просто думаю о том, как тебе живётся здесь, почти всегда за забором. С утра до вечера видеть этот проклятый забор».

«Знаешь, от забора всё равно не убежишь. А мне, может, и нужно было, чтобы я никуда не могла убежать. Как будто иначе яине могу».