Фитиль для керосинки

— Мама, я прошу тебя! Я тебя очень прошу: хватит! Тут же ребенок!

— И что? Пусть он слушает. Он же может слушать песни. Он такой музыкальный мальчик. Ада ходит заниматься к Татьяне Исааковне, она едет через весь город. Ты разве не знаешь?

— Знаю, знаю, мама… — Она знала, как и все в их квартире, — а что можно утаить в коммуналке, — что в тот день, когда закрыли театр, Ада пришла сюда к ним, и Татьяна Исааковна никуда ее не отпустила. Сначала она ночевала у нее, потом жила у каких-то дальних родственников на даче, вернее было сказать, не жила, а пряталась, будто можно было спрятаться от «них», если бы им надо было ее найти. Но не попадаться на глаза — это тоже большое дело. И она не попадалась. Чем она жила, кто ее кормил, кто брал на себя смелость прятать ее у себя?.. Но в конце концов человек не может весь свой век просидеть в подвале, и ее вытащил на свет режиссер другого театра, может быть, за талант, а может быть затем, чтобы добрым делом уравновесить свои грехи. Кто знает, что творится в человеческой душе. И она играла потихоньку маленькие роли, чтобы не бросаться в глаза… до лучших времен… кто знает, когда они наступят?!. Тогда она не репетировала с Татьяной Исааковной. Нет. Это уж было бы слишком! «Не надо дразнить дракона». Но всему приходит конец, вот теперь уже другое время, и не станут сажать за то, что ты дома поешь еврейские песни. Не станут, хоть и будут сигналы… может быть, и не из их коммуналки, зачем плохо думать о соседях. Что с того, что они одной судьбы!? Разве не соплеменник за тридцать серебренников… но ведь и под окном тоже слышно голос Ады, так почему не выслужиться на всякий случай… и времена так часто возвращаются… нет… и во время погрома можно было откупиться!.. А как она уцелела, когда все врачи стали врагами… нет. Не уцелела. От этого страха, она осталась калекой, и если это не заметно снаружи… мама права… чего ей бояться? Только разве это подвластно воле? И почему она все время твердит тогда, что отец во время умер?.. Нет. Ей никто не ответит. И зачем отвечать, когда до конца дней звук мотора под окном заставляет съеживаться и затаивать дыханье… это навсегда. Это они лечить не умеют. Это боль, которая никогда не отступит и ничего не простит, и за нее есть одна лишь плата, последняя и вечная… пой Ада, пой… ты заставишь плакать, и слезы эти унесут частичку печали… боли — нет, но печали…

— Ты уже опять в себе. Зачем мне жить, чтобы это видеть?

— Нет, мама. Мамочка, пока ты с нами, я вру себе, что мне есть куда спрятаться, мама, я слышу, слышу!..

— Нам так повезло, что можем ее слушать. Так повезло. Я много не понимаю, но мы пели эти песни, когда ходили к Радзивиллу, я же тебе рассказывала, ты забыла разве?

— Нет. Не забыла.

— А ты что пела Розе?

— Что я пела Розе! Что я пела…

— А ему, кто споет? Как он узнает, что он еврей?

— Ему скажут, мама. Обязательно скажут… — возразила дочь, — Гершель, почему ты не покормил бобе?.. Что вы ели целый день? Вы слушали музыку.

— Да. Сначала приходил шлимазл, и бобе очень нервничала, потому что он плохо играл, а потом пришла Ада, и бобе все время плачет. А теперь пришла ты…

— Иди ко мне, Гершель! — Прервала его бобе и притянула к себе: — Не надо покупать билеты. Пойди в коридор, сейчас Ада уходить будет. Слышишь, они кончили петь. Она же тебя любит. И она сама тебе скажет про билеты, а если не в этот раз, так во вторник… ты понял, что сегодня четверг, а не среда? Это просто этот шлимазл пришел не в свой день, сегодня четверг, ты понял?

— Да, ладно. Я так и сделаю. Только думаешь, я не знаю, что вам поговорить надо? Ладно… ладно…

Фитиль для керосинки

Керосинка коптила уже несколько дней. От сладковатого чада мутило и болела голова. Песя пыталась подкрутить фитиль, желтым расслоенным ногтем зацепляла насечку колесика, но ничего не получалось. А сегодня с утра фитилек еле зажегся и стал гореть нехотя, пламя не поднималось больше, чем на толщину ножа, чада никакого не было, и Песя успокоилась, что все само собой образовалось, значит, Бог услышал ее молитвы. Она грохнула почерневшую алюминиевую кастрюлю на огонь, но в этот момент пламя зашипело от сорвавшейся со дна капли, сделалось меньше, начало стрелять желтыми искрами и вжиматься в щель для фитиля. На таком пламени супа не сварить — поняла Песя и снова схватилась за медное колесико, только крутила его уже в другую сторону… но с тем же успехом…