Фиваида

В речах и описаниях Стаций так же искусен и изобретателен, как он точен в изображении внутреннего мира. Его любовь к речам опирается не только на усвоенные с детства правила и приемы риторики, но и на тонкое чувство меняющегося по ходу речи состояния героя. С этой точки зрения рассмотрим две речи: Аргии во второй книге (334—352) и Креонта в десятой (690—713). Оба — отговаривают: Аргия — Полиника от похода в Фивы, Креонт — Менекея от намерения принести себя в жертву.

Полиника терзает жажда власти, и он мысленно представляет день своего воцарения в Фивах. Аргия замечает его тревогу и —

…мужа обняв на ложе при первом румянце
бледной Авроры, она: «Куда ты, лукавый, стремишься,
бегство готовишь зачем?» — говорит. — «Любовь замечает
все: я ведь вижу, твое учащает дыханье обида,
мира не знает твой сон, не однажды лились по ланитам
слезы, и стоны забот прерывала не раз я великих,
длань прижимая к устам».

Аргия обращается к Полинику уже после того, как она многое передумала и, как ей кажется, справилась с первой мыслью — о неверности Полиника или об его старой страсти, которая, может быть, влечет его в Фивы. Поэтому она начинает с вывода: повода для женской ревности нет, значит, нужно понять, что так тревожит мужа; и проницательная Аргия совершенно правильно понимает причину тревоги; но — едва высказав ее — Аргия, гордая своей проницательностью, хочет, чтобы Полиник поверил в искренность ее участия, а не подумал того, что и ей самой прежде всего пришло в голову:

«Меня не тревожит нисколько
мысль о неверности, мысль об измене, о юности вдовой:
наша любовь горяча, и еще после свадьбы не стало
ложе мое остывать, — твое лишь, любимый, спасенье,
верь мне, терзает меня».

И чтобы подтвердить свою способность правильно понять и оценить положение неженских дел, Аргия со всей основательностью показывает неразумность явно задуманного Полиником возвращения в Фивы:

«Ужель, без друзей и оружья
требуя царства, из Фив, когда он откажет, ты льстишься
выскользнуть? — И от кого! — Молва, привыкшая власти
изобличать, говорит: он горд и счастлив добычей
и не выносит тебя; к тому же и год незакончен».

Эта последняя реплика уже свидетельствует о том, что Аргия предполагает нежелание Полиника трезво отнестись к ее доводам и хочет по крайней мере задержать супруга еще на какое-то время; и следом, чтобы усилить свои доводы, возбудить в Полинике тревогу и пробудить осторожность, она говорит ему о дурных предзнаменованиях:

«Карой небесной меня пророки и вещие жертвы,
также падение птиц, а также и образ тревожный
прежде не лгавший во снах — насколько я помню — Юноны
сильно страшат…»

И теперь, когда все средства уже исчерпаны, а Полиник тем не менее не отказывается от своего замысла, она — по-женски непоследовательно — забывает о своем решении не обнаружить упреков ревности перед любимым и любящим супругом и заканчивает тем, с чего мысленно начала и от чего на словах отказалась:

«…Но куда ты спешишь? Иль тайное пламя
в Фивы уводит тебя, иль тесть наилучший»…—

И это последнее и невольно вырвавшееся предположение оказывается самым действенным:

…Улыбки
тут не сдержал эхионец младой, супруги страданья
нежные вознаградил объятием и поцелуи
впору по грустным щекам, удержав от рыданий, рассыпал.

Речь Креонта уже введена очень эффектно. Менекей, узнав о пророчестве Тиресия (только добровольная смерть самого юного из спартов может спасти Фивы) и решившись на самоубийство, спешит в город:

Он уже к стенам, спеша в задохнувшемся беге, подходит,
радуясь, что на пути родителей жалких не встретил;
вдруг — отец, — и оба стоят, безмолвствуют оба,
долу ланиты склонив. Наконец, изрекает родитель:
«Что приключилось?..»