Физики и лирики: истории из жизни ученых и творческой интеллигенции

Мы тоже были в гостеприимном доме Вальтеров под Мюнхеном в местечке Пассау. Энергичная Марго считает своим долгом оказывать особое внимание иностранцам, прибывающим с визитами в институт ее мужа, она же содержит в полном порядке прилегающий к их особняку участок и управляет машиной. Забавное происшествие привело к тому, что обратно в Мюнхен после приема нас отправляли на такси. В чем дело? Марго поленилась загнать машину в гараж, и пока мы ужинали, куницы сгрызли у нее покрышки на колесах. Куницы это проделывают уже не первый раз, и каждый раз приходится платить за новые шины весьма внушительную сумму. Такова расплата за жизнь на природе. От экологии никуда не уйдешь.

И вот теперь Марго осталась одна. Конечно, рядом с ней дети, сын Томас и дочь Ульри, но как она будет без Герберта?

В память о нем в торжественном Зале Науки в Дойче-музеум состоялся представительный международный научный семинар с приездом большого числа иностранных ученых. После его окончания два автобуса повезли участников семинара на кладбище. Огромная толпа людей, человек сто пятьдесят, двинулась к могиле. Цветов почти не было, маленький букетик держала вдова, и у дочери покойного в руках было несколько гладиолусов. Накануне я специально узнала у нашего друга Зигхарта Фишера, принято ли у них приносить на кладбище цветы.

– Цветы обычно приносят родные.

– Ну, а звонить вдове, чтобы выразить свое сочувствие?

– Ну, как сказать. Ведь у людей в связи со смертью близкого человека возникает столько проблем, а тут еще звонки по телефону. Надо с кем-то разговаривать в таком состоянии. Может быть, лучше не надо… – такое охладительное объяснение дал наш друг Фишер для человеческого безучастия, когда каждый остается со своей бедой один на один.

Дальнейшее происходило в сдержанно-скорбном молчании. Могилу окружили и так стояли, несколько поодаль, каждый сам по себе, не произнося никаких речей и не возлагая цветы. Впереди всех стояла Марго. Видно было, что она, такая хрупкая, беспомощная, едва держится на ногах, но никто не взял ее под руку, не обнял, не подошел к ней, чтобы подставить плечо. Сын Томас с женой и дочь Ульри тоже находились от нее на отдалении. Марго положила на постамент памятника свой скромный букетик и, помедлив несколько минут у могилы, но, не дождавшись никаких выступлений собравшихся, поклонилась тихо его праху и пошла прочь. За ней последовали все остальные.

Возле автобуса я к ней подошла, что-то проговорила и обняла. И Марго, отвернувшись от всех и закрыв лицо газовым шарфиком, долго плакала, уткнувшись мне в грудь, и никак не могла успокоиться. Мне было ее так жаль. Но кто я для нее такая, жена приезжего коллеги ее мужа. Долго ли я тут пробуду? Вскоре я уеду и не смогу оказать ей внимания, поддержать, когда ей так тяжело.

Общество оттаяло в приемном зале института, за накрытыми столами и выпивкой. Были произнесены подобающие случаю речи, и тот холод, который охватил меня на кладбище, постепенно рассеялся.

Что тут скажешь, возможно они правы там, на Западе, обращаясь к психиатру каждый раз, когда им требуется размотать клубок всевозможных душевных терзаний? Это у нас существует издавна институт преданной подруги, которой можно поверять свое сокровенное. Однако изливать свою душу tat-a-tat – это еще куда ни шло, а вот как насчет нашей неуемной страсти бесконечно обсуждать в теплой компании текущую политику и политических деятелей? А может быть, кому-то это не нравится? Формальная дружба, которая ничего такого не допускает, кажется нам оскорбительной.

– Как поживаете?

– Fain! – и это все, что вам положено знать о суверенной личности.

Думаю, в конце концов мы к этому привыкнем.

Но я, должна сознаться, к этому еще не привыкла. И меня человеческое безучастие и равнодушие, невероятно больно задевают. Серьезные проблемы в самом просвещенном обществе Германии чаще всего было невозможно обсудить. Они не вызывали никакого отклика даже в наших близких друзьях. Антисемитизм на уровне государственной политики в советскую эпоху – это их не касается! Участие сестры моего мужа, Елены Ржевской, в обнаружении трупа Гитлера и Евы Браун? Опять молчание. Достаю с полки «Справочник всемирной литературы» (1969 г., Берлин) и нахожу там небольшую заметку о моем отце, Николай Вирта, основные произведения и указание на то, когда они были переведены на немецкий язык. По-моему, это чудо! Советский писатель, ныне так редко упоминаемый в своей стране, попадает в справочник всемирной литературы! И что же, никакого интереса в компании сидящих за столом людей мое открытие не вызывает. И я с чувством какого-то душевного опустошения ставлю справочник обратно на место.

А общество уже вернулось к своим обычным разговорам о поездках, путешествиях и грядущем музыкальном фестивале…