Физиогномика и выражение чувств

Мы видели уже, что многие великие люди охотно и шумно смеются; но здесь будет уместно прибавить, что смех находится в гораздо более тесной связи с нравственным характером и состоянием здоровья, чем со степенью развития человека. Люди надменные, хвастуны и глупцы смеются мало ради того, чтобы не уронить своего личного достоинства. Я думаю, что отсюда же возникла и характерная черта испанской народности. Точно также завистливые, злые, недоброжелательные люди смеются редко, потому что они пропитаны желчностью и постоянно бывают раздражительны. Думать о зле, делать зло, вспоминать о нем – вот повседневное занятие этих несчастных, томимых вечной жаждою ненависти и злословия. А все эти настроения отнюдь, конечно, не располагают к смеху.

Легкий, обильный, открытый смех является признаком добродушия и указывает на отсутствие тщеславия; это одна из наиболее достоверных аксиом физиономики. Лицемерное воспитание нашего века учит нас обуздывать проявления печали и радости, и потому люди отвыкают смеяться от чистого сердца. Прибавим еще, что иные дамы смеются мало, чтобы не иметь преждевременных морщин, а другие, наоборот, смеются слишком часто и при всяком удобном случае с целью показать свои прекрасные зубы.

Смех цинический, пронзительный, может служить иногда выражением ненависти или невыносимого страдания, но его никогда нельзя спутать со смехом веселым. Звуки могут быть одинаковы, диафрагма и грудные мышцы совершают те же сокращения, но лицо имеет совершенно иное выражение, – и мы в ужасе останавливаемся перед этой картиной, соединяющей в себе самые негармонические оттенки и самые неприятные гримасы. Вот почему пресловутый смех осужденных грешников служит излюбленным коньком для богословов и проповедников: это ни что иное, как мимическое выражение, взятое с натуры.

Смех и улыбка суть весьма экспансивные формы мимики; этот характер распространяемости, в сущности, составляет самую общую черту всех проявлений приятного. Это так верно, что не могло не броситься в глаза старинным наблюдателям, даже наиболее поверхностным.

Гирарделли говорит, что удовольствие содействует растяжению даже у моллюсков и губок… «Зоофиты или животно-растения, каковы моллюски и губки, испытывая страдания, сокращаются, а под влиянием радости до того растягиваются, что представляются совершенно открытыми». Никеций же в своем первом описании смеха говорит следующее: «Первое и самое существенное действие удовольствия состоит в переполнении сердца кровью и летучим началом, в изобилии прогоняемым отсюда к более отдаленным частям тела. Случается иногда читать, что некоторые люди умирали от радости, вследствие усиленного проталкивания (сердцем) газов». Существенный признак удовольствия – его экспансивность, наклонность к центробежному распространению; главная же черта страдания – его центростремительность, точно, оно заставляет уходить в себя. Радость побуждает нас выбегать из дому, печаль заставляет возвращаться домой; радость приказывает нам открыть окно, печаль требует закрыть его. В радости мы ищем света, движения, шума, людей; в печали добиваемся мрака, покоя, молчания, уединения. Таков общий закон; правда, подобно всем другим, он допускает исключения, но их легко объяснить влиянием противодействующих моментов. Закон этот управляет отдельными личностями и целыми обществами, и потому им должно бы была вдохновляться искусство. Подойдите к окну и взгляните на эту группу мужчин, женщин, детей, что-то окруживших, чего вы не видите. Они мрачны, неподвижны… Наверное тут случилось несчастье; в самом деле, они смотрят на труп самоубийцы. В другое время из того же окна вы увидите толпу кричащих и пляшущих людей; все движется, все суетится; значит, у них праздник, и радость уносит их всех в шумный вихрь мышечного разгула.

Я изучал на своих детях действие внезапной радости; после мгновенной неподвижности, вызванной удивлением, они начинают смеяться, и в тоже время бьют в такт ногой, хлопают в ладоши, скачут, танцуют, хотя раньше они никогда не видели ни у кого подобной мимики.

Посмотрите на ребенка, которому только что дали новую и желанную игрушку: он скачет с ноги на ногу, хлопает в такт руками. В этой прекрасной картине детской радости мы открываем один из первых источников зарождения музыки, которая является, быть может, самым удивительным произведением человеческого духа. Порожденная удовольствием(?), музыка в силу какого-то чудесного превращения, сама становится источником удовольствия, которое в свою очередь выражается ритмическими мышечными движениями, составляющими азбуку танца. От стучания в такт руками и ногами до изобретения барабана, тамбурина, кимвала всего один шаг. Дикие, но ритмические звуки возбуждают радость и создают музыку, которая, в своих патологических формах, приводит нас снова к первобытным диким звукам. Когда Дарвин спросил четырехлетнего ребенка, что значит хорошее расположение духа, ребенок ответил: «Это значить смеяться, болтать и обнимать»; этот наивный ответ освещает нам известный уголок психологии.