Физиология вкуса

Можно сказать, что, когда я пишу эти строки (в 1825-м), слава трюфеля достигла своего апогея. Никто не осмелится сказать, что он очутился за столом, где не было ни одного блюда с начинкой из трюфелей. Каким бы хорошим само по себе ни было первое блюдо после закусок, его примут плохо, если оно не обогащено трюфелями. Да и кто же, заслышав, что говорят о трюфелях по-провансальски, не почувствует, как его рот наполняется слюной?

Соте из трюфелей – то блюдо, за приготовлением которого хозяйка дома следит лично, никому не уступая эту честь; короче говоря, трюфель – истинный бриллиант поваренного искусства.

Я искал, в чем причина такого предпочтения, ведь мне казалось, что многие другие яства тоже имеют право на эту честь, и нашел ее в почти всеобщей убежденности, что трюфель побуждает к эротическим наслаждениям; и более того, я убежден, что наибольшая часть наших совершенств, наших склонностей и восторгов также проистекает из той же самой причины, – настолько сильно всеобщее рабство, в котором нас держит это тираническое и капризное чувство!

Это открытие побудило меня выяснить, соответствуют ли такие представления действительности.

Подобные исследования наверняка довольно рискованны и вполне могли бы дать насмешникам повод для шуточек, но – позор тому, кто дурно об этом подумает![70] – всякая истина стоит того, чтобы ее обнаружить.

Сначала я обратился к дамам, ибо они обладают верным глазом и тонким чувством такта; однако вскоре заметил, получив лишь ироничные или уклончивые ответы, что мне следовало начать это расследование лет сорок назад, поскольку всего одна-единственная дама была со мной искренна, – ей-то я и предоставлю слово; это женщина остроумная, но отнюдь не претенциозная, добродетельная, но не зараженная ханжеством, и любовь для нее уже не более чем приятное воспоминание.

«Сударь, – сказала мне она, – в те времена, когда люди еще ужинали, мне как-то раз довелось ужинать у нас дома втроем, с мужем и одним из его друзей. Друга звали Версёй, это был красивый и довольно остроумный мужчина, он часто бывал у нас, но никогда ничего не говорил мне такого, из-за чего я могла бы смотреть на него как на своего воздыхателя; а если он за мной и ухаживал, то столь завуалированно, что только дурочка могла бы рассердиться на это. Кажется, в тот день он должен был составить мне компанию на остаток вечера, поскольку у мужа была назначена деловая встреча и ему вскоре пришлось меня покинуть. На ужин у нас, довольно легкий впрочем, основным блюдом была прекрасная птица с трюфелями.

Ее прислал нам субделегат из Перигё. В то время это был настоящий подарок; а если учесть, из каких она краев, то можете не сомневаться, что это было само совершенство. Особенно великолепны были трюфели, а вы же знаете, как я их люблю; тем не менее я сдерживалась и выпила всего один бокал шампанского; у меня было смутное женское предчувствие, что вечер не обойдется без какого-нибудь события. Муж вскоре уехал, оставив меня наедине с Версёем, а тот смотрел на меня как обычно, и это вроде бы ничего не предвещало. Разговор сначала шел о всяких пустяках, но потом принял гораздо более насыщенный и интересный оборот. Версёй становился последовательно то льстивым, то экспансивным, то ласковым и нежным, но, видя, что я только отшучиваюсь, вдруг сделался столь настойчивым, что я более не могла обманывать себя насчет того, куда он клонит. Тогда я словно очнулась ото сна и стала защищаться с тем бóльшей решимостью, что мое сердце было к нему безразлично. Он продолжал упорствовать, и это грозило стать совершенно оскорбительным; мне удавалось отбиться от него лишь с большим трудом и, признаюсь, с большим стыдом, да и то лишь потому, что я решилась на уловку, внушив ему, что он еще может на что-то надеяться. Наконец он оставил меня, а я пошла спать и заснула как убитая. Но назавтра занялось утро Судного дня: рассмотрев свое вчерашнее поведение, я нашла его предосудительным. Мне следовало одернуть Версёя с первых же слов и не соглашаться на участие в разговоре, который не предвещал ничего хорошего. Моя гордость должна была проснуться гораздо раньше, взгляд сделаться суровым, мне следовало позвонить, закричать, рассердиться, сделать, наконец, все то, чего я не сделала. Что мне еще сказать вам, сударь? Я отнесла все случившееся на счет трюфелей; я и в самом деле уверена, что это они склонили меня к опасной предрасположенности, и если я не отказалась от них совсем (что было бы слишком сурово), то по крайней мере теперь я никогда не ем их без того, чтобы к удовольствию, которое они мне доставляют, не примешивалась бы чуточка… опаски».