Флаг на грот-мачте

- Да мы уже заканчиваем, - сказал Фрол.

Никита смутился, не мог же он объяснить им, что задержался из-за встречи с Эрной. Он спрыгнул с причала на катер и включился в работу. Мимо на большой скорости протарахтела моторная лодка с высоко задранным носом. Она подняла широкую волну, и мачты яхт у причала вразнобой закачались. На корме у руля сидел дядька в кожаной куртке. Лодка лихо развернулась, пустив по воде пенистую дугу, сбавила ход и остановилась напротив вышки.

- Поторопись! - крикнул рулевой и махнул рукой.

Из-под навеса для такелажа по настилу причала протопали трое в черных бушлатах. Они торопливо прыгнули в лодку. Моторка тут же рванулась вперед, быстро набирая ход, и помчалась вверх по реке.

Когда она проходила мимо катера, один из пассажиров глянул на сверкающие буквы названия, скользнул взглядом по Никите и его команде и поспешно отвернулся.

Никита узнал Гленарвана. Он хотел крикнуть: "Глеб Степанович, это же я!" Даже поднял руку. Но Гленарван так больше и не посмотрел в его сторону.

Глава 16

ЖЕСТОКОЕ ВРЕМЯ

Когда Никита пришел домой, отец сидел у стола и что-то писал.

- Ну, как дела пионерские? - спросил он, пододвигая Никите хлеб и кружку с чаем.

- Палатки получили, - сказал Никита. - В лагерь собираемся. Володя говорит...

- Володя у вас замечательный парень. - Отец поднялся из-за стола, подошел к окну, за которым город погружался в тишину прозрачной белой ночи. - Вообще, тебе повезло. Хорошо тебя принял этот город. И люди вокруг тебя хорошие. Ты, брат, это цени.

- Я ценю, - сказал Никита. - Еще как ценю-то!

Отец уселся на подоконник и задумчиво посмотрел на сына.

- Меня, брат, здесь встречали не так...

Никита быстро составил кружки, убрал со стола и подсел к отцу. Николай Демьянович положил ему на плечо тяжелую руку.

- Нас взяли на станции Плесецкой. Прямо с полатей взяли, где мы валялись в тифозной горячке. Было нас четверо, я фамилий не помню. Знаю только, что один был моряк из Архангельска, а двое других курсанты из петроградского училища. Нас, больных тифом, при отступлении укрыли мужики из соседней деревни, а выдал белогвардейцам, занявшим станцию, поп-расстрига. Как нас забрали, как везли в промерзших вагонах вместе с другими пленными, почти не помню. Зато хорошо помню, как нас вывели на лед.

Совсем не таким был город в ту ночь. Завьюженный, прижатый сугробами к земле. Редкие огни на далеком берегу. Северное сияние в черном небе, а вокруг ледяная пустыня. Вывели нас солдаты в меховых шинелях и шапках из собачьих шкур. Это у них называлось шекльтоновским обмундированием, Антанта заботилась. А мы полураздетые, лица неживые, голубые какие-то, вместо глаз черные провалы.

Разделили на две группы. Мы с морячком попали во вторую, а два курсанта в первую. У меня ноги были сильно поморожены, трудно стоять, морячок меня поддерживал.

Погнали прикладами первую группу к дымящейся проруби, поставили спиной к воде.

Треснул залп, плеснула вода, волна на лед накатилась, и нет людей... Вот как это бывает. А потом и нас всех на то же место. Ковыляю я рядом с матросом, друг за друга держимся. Стал лицом к берегу, там огни. Сполохи в небе. Цепочка солдат перед нами. А за спиной чувствую, как там холодная черная вода дымится.

Капитан их с кольтом в руке вышел к нам и закричал:

- Видали, собаки? Шагай назад. Вас шлепать в другой раз будем.

Отец замолчал. Никита чувствовал на плече тяжесть его руки.

- А потом?

- Потом? - Отец с хрустом потянулся. - Потом я все-таки остался жив, хотя иоканьгская тюрьма на это давала мало надежды. Жив ли тот морячок, не знаю... Я с ним больше не виделся...

Отец поднялся с подоконника.

- Спать, сынок! Тебе когда завтра подыматься? Завтра воскресенье.

- Рано, - сказал Никита. - Дела.

* * *

Никита долго лежал в темноте с открытыми глазами и вспоминал почему-то, как до войны они жили втроем на тихой улице у древней крепостной стены в городе Смоленске. Как все вместе мимо башни Веселухи ходили на Днепр купаться и отец учил его плавать. Но редко, потому что отец всегда бывал занят в своей типографии, он там наборщиком работал. Иногда к отцу приходили товарищи. Они подолгу негромко разговаривали, тесно склонившись над столом чубатыми головами, а потом вполголоса пели протяжные песни. Мама говорила, что за такие песни в тюрьму сажают.

Папа уже один раз сидел в тюрьме. Никита вспомнил, как они с мамой ходили к нему. Стояли в длинном коридоре, вдоль которого медленно расхаживал часовой с кобурой на кожаном ремне через плечо. Вместо одной стены там была деревянная стойка, а над ней сетки, какими кроличьи клетки обтягивают. Когда часовой, повернувшись в дальнем конце коридора, подходил к ним, он Никите подмигивал.

Мама подняла Никиту, и он увидел за сеткой такой же коридор, только там часовой сидел на скамейке, а у самой сетки стоял папа. Он быстро говорил с мамой и все время смотрел на Никиту.

Время от времени часовой, что сидел на скамейке, сердито бурчал:

- Об этом говорить запрещено!