— Да я до тебя даже не дотронулась.
Надо мной глупое лицо, бедное тело предлагает свои прелести, лишенные прелести. Бедное тело; бедная плоть; бедный человек.
И снова неразбериха. Я, наверно, что-то сказал. Женщина воет, ее оскорбили, созывает добрых людей, и некрашеная деревянная лестница летит навстречу гулко. Потом среди шпалер и роз, десятков призрачно-белых роз, лает собака, рычит. Оскорбленное черное тело стало белым от обиды. Те же крики, тот же призыв к мести. По проходу, между стульями, между сотнями и сотнями полностью одетых мужчин в очках, с блокнотами и карандашами, тело гонится за мной. Другой вход, другой кафельный коридорчик; другая скромная дощечка:
И урывками — Леонард: сцены, как из пасьянсов фантазии, — человек, которому надо подарить миллион долларов, Волшебный Дудочник, шествует, словно у меня во сне, перед процессией стальных оркестрантов, певцов, женщин, вымогающих у него деньги. Он шел во главе, с кроткой, ошалелой улыбкой.
День потух, ночь двигалась скачками, глотками часов. Мудрыми, терпеливыми мордами смотрели освещенные циферблаты.
Бар пах ромом и уборной. Через дыру в проволочной сетке мне протягивали пиво, сдачу бумажками и серебром. Меня схватили за правую руку, и черное лицо, которое я разглядывал — пора за порой, волос за волосом, — с угрожающей, насмешливой, страшной улыбкой говорило: «Сдачу оставь мне, ну».
Неразбериха. Мелькание лиц, скорее любопытствующих, чем враждебных. Спотыкаюсь, ударяюсь; мокрый пол; слышу свой крик: «Не надо!» — и многократное эхо ответной фразы: «В другой раз ходи с деньгами».
И на тихой улице, возле пустынной площади — полночь, час Золушки, — я сижу на тротуаре, с ясной головой, свесив ноги в канаву, сосу апельсин. Надо мной старая дама в соломенной шляпе, освещенная желтым, чадным пламенем коптилки. На телевизионном экране в витрине магазина — Гари Попленд и квартет Ма Хо, немо неистовствующие за зеркальным стеклом.
— Лучше? — сказала она.
— Лучше.
— Эти нынешние — у них никогда ничего нет, они только хотят.
— Чего они хотят?
— Что у тебя есть. Смотрите.
Голос был ложноамериканский:
— Что-нибудь надо, старик?
— А что есть?
— Есть белые, — сказал таксист. — Есть китаянки, есть португалки, есть индуски, есть испанки. Черных не спрашивайте. Черных мне не надо.
— Вот и правильно, мальчик, — сказала старая дама. — Будут от греха подальше.
— Мне сейчас ни черных, ни белых не надо.
— Я так и подумала, — сказала апельсиновая дама.
— Тогда вам надо в «Кокосовую рощу», — сказал таксист. — Очень культурно. Старые стрелки все туда ходят.
— Вас послушать — веселое место.
— Понимаю, о чем вы. Культура — дело хорошее, но недоходное. А меня спросить — так это одна сплошная провокация. Одежек, гадость, — кот наплакал, а рукам работы — только хлопать. Старые стрелки, они как? — душа просит, а плоть немощна.
Кажется, это про меня. По зрелом размышлении я склоняюсь к «Кокосовой роще».
— А еще я хотел сказать, они вас так не пустят, старик. Поглядите на себя.
— Не пойму, я что-то потерял нить ваших рассуждений. Вы хотите, чтобы я туда поехал?
— Ничего я не хочу. Я просто заметил, что вас туда не пустят.
— Попробуем.
— В этих культурных шалманах, знаете, здоровые вышибалы.
Мы поехали по безлюдным улицам, где то и дело вспыхивали неоновые ГОРДОСТЬ, ТРУД, КУЛЬТУРА. Автомобильный приемник поймал ночные известия. Потрясающие известия — судя по тому, как их подали. Затем последовало сообщение о скорости ветра, температуре и об урагане, который еще маячил где-то там.
— Теперь поняли, про что я говорил? — сказал таксист, когда мы остановились.
— Он изменился, — сказал я. — Раньше это был обыкновенный дом. Знаете, деревянные дома с высокой крышей и резными карнизами?
— A-а, старинные. Мы их все сносим. Не думайте, что таких много осталось.
Дом Генри был новый и прямоугольный, сплошное стекло. За стеклом — растения в горшках; за ними — жалюзи. Рваный камень стен, утопленные швы, тяжелая стеклянная дверь, тяжелая еще и от рекомендаций, данных разными клубами и туристскими агентствами, — как чемодан путешественника былых времен. А за дверью — вышибала.
— Здоровый, а? — сказал таксист.
— Крупный мужчина.
— Хотите попытать счастья?
— Может быть, попозже. А сейчас езжайте-ка не торопясь по улице.
Вышибала провожал нас взглядом. Я оглянулся; он продолжал смотреть на меня.
Но как же я мог забыть? Напротив «Кокосовой рощи» — что? Я поглядел. Я увидел.
— Ничего, что мы медленно едем? — спросил я водителя.
— Ничего, я часто работаю на похоронах, когда не вожу по девочкам.