Фламандская доска

– Думаю, да, – ответил он, снимая с вешалки свой плащ. – Они всегда слетаются, как стервятники, в надежде увидеть, как кто-нибудь растерзает меня в пух и прах.

– Но вы ведь позволяете обыгрывать себя… Для них это, наверное, унизительно.

– Мне все равно. – В его тоне не прозвучало ни самоуверенности, ни гордости: только вполне объективное презрение. – Они ни за что на свете не пропустят ни одной моей партии.

Дойдя до музея Прадо, окутанного серым туманом, девушка замедлила шаг и начала рассказывать о своем разговоре с Бельмонте. Муньос слушал молча, он не произнес ни слова даже тогда, когда Хулия поведала о шахматных наклонностях племянницы дона Мануэля. Казалось, шахматист не замечал сырости. Он шел неторопливо, внимательно прислушиваясь к словам собеседницы; плащ его был не застегнут, узел галстука, как обычно, спущен, голова склонена к плечу, а глаза устремлены на носки давненько не чищенных ботинок.

– Как-то раз вы меня спросили, есть ли на свете женщины, которые играют в шахматы… – заговорил он наконец. – И я ответил, что, хотя шахматы – мужская игра, некоторые женщины играют в них довольно неплохо. Но они являются исключением.

– Исключением, подтверждающим правило, я полагаю.

Муньос наморщил лоб.

– Вы не правы, если так полагаете. Исключение не подтверждает, а делает недействительным или разрушает любое правило… Поэтому следует быть весьма осторожным с индукциями. Я говорю, что обычно женщины плохо играют в шахматы, а не что все женщины играют плохо. Понимаете?

– Понимаю.

– Это не опровергает тот факт, что на практике достижения женщин в шахматах не слишком высоки… Вот пример, чтобы вам стало понятнее: в Советском Союзе, где шахматы являются чуть ли не национальной игрой, только одна женщина, Вера Менчик, достигла гроссмейстерского уровня.

– Почему же так?

– Может быть, шахматы требуют чересчур большого равнодушия к внешнему миру. – Он приостановился и взглянул на Хулию. – Что собой представляет эта Лола Бельмонте?

Девушка ненадолго задумалась, прежде чем ответить:

– Не знаю, что и сказать. Несимпатичная. Пожалуй, любит подавлять и господствовать… Агрессивная. Жаль, что ее не было дома в тот раз, когда вы ходили туда вместе со мной.

Они стояли у какого-то фонтана, в центре которого, венчая собой чашу, возвышалась статуя, смутно видневшаяся в туманной мгле. Казалось, она угрожающе нависает над их головами. Муньос провел рукой по волосам, ото лба к затылку, посмотрел на мокрую ладонь и вытер ее о плащ.

– Агрессивность, внутренняя или внешняя, – сказал он, – характерна для многих игроков. – Он коротко улыбнулся, не уточняя, включает или нет он себя в эту категорию. – А шахматист обычно отождествляет себя с человеком, в чем-то ущемленным, притесняемым… Нападение на короля – предмет главных стремлений в шахматной игре, – то есть покушение на власть, является чем-то вроде освобождения от этого состояния. И с этой точки зрения шахматы действительно могут интересовать женщину… – По губам Муньоса снова скользнула беглая улыбка. – Во время игры оттуда, где ты находишься, люди кажутся очень маленькими.

– Вы обнаружили что-то в этом роде в ходах нашего противника?

– На этот вопрос трудно ответить. Мне нужно иметь больше информации. Больше ходов. Например, женщины обычно любят играть слонами… – По мере того как Муньос углублялся в подробности, его лицо все больше оживлялось.

– Не знаю почему, но характер этих фигур, которые могут ходить на любое поле по диагоналям, наиболее женский из всех. – Он взмахнул рукой, как будто сам не слишком-то верил собственным словам и решил стереть их прямо в воздухе. – Но до настоящего момента черные слоны не играли важной роли в нашей партии… Как видите, у нас много красивых теорий, от которых нет никакого толку. Наша проблема точно такая же, как те, что возникают на доске: мы можем только формулировать гипотезы, делать предположения, но не прикасаясь к фигурам.

– Значит, у вас есть какая-то гипотеза?.. Иногда начинает казаться, что вы уже пришли к определенным выводам, но не хотите сообщать о них нам.

Муньос склонил голову набок, как делал всякий раз, когда перед ним возникал трудный вопрос.

– Это довольно сложно, – ответил он после короткого колебания. – У меня в голове вертится пара идей, но проблема моя заключается в том, о чем я только что говорил вам… В шахматах нельзя доказать ничего, пока не сделан ход, а когда он сделан, исправить его невозможно.

Они снова неторопливо зашагали мимо каменных скамеек и живых изгородей, контуры которых, размытые туманом, терялись из виду уже в нескольких шагах. Хулия тихо вздохнула.

– Скажи кто-нибудь, что мне предстоит идти по следу возможного убийцы, да еще на шахматной доске, я решила бы, что этот человек сошел с ума. Бесповоротно.

– Я уже однажды говорил вам, что между шахматами и полицейским расследованием есть много общего. – Муньос снова протянул руку вперед, как будто собираясь сделать ход невидимой фигурой. – Ведь еще до дедуктивного метода Конан Дойля был метод Дюпена, героя По.