Flamma

На следующее утро Люциус проснулся от настойчивого стука в дверь своей кельи. Это причетник Павел, по просьбе заявившегося в храм бледного и чрезвычайно взволнованного Филиппа Вимера, решился в столь ранний час потревожить сон архидьякона и, как оказалось, поступил правильно: услыхав, что в приходской части Собора, нетерпеливо расхаживая между двумя колоннами и нервно покусывая губы, его ждет Филипп, Люциус поспешил спуститься к нему.

— В чем дело, друг мой? — спросил он у, метнувшегося в его сторону с явным намерением сказать что-то важное, молодого человека.

Но тот, скользнув взглядом по замершему рядом с архидьяконом причетнику, умерил свой порыв и сдержанно, но все ж заметно дрожащим голосом, произнес:

— Вы помните наш вчерашний разговор, святой отец?

Эти слова прозвучали столь многозначительно, что Люциус нахмурился. После событий прошедшего вечера, повлекших за собой смерть Обклэра, он предвидел подобный визит Филиппа, однако не ожидал его так скоро — ведь это должно было означать, что тело Маркоса уже обнаружено.

— Будьте любезны… — обратился он к Павлу тоном, в котором явственно послышалось требование оставить его наедине с Филиппом, а потом, дабы причетник не нашел в этом требовании чего-либо странного, с холодком добавил: — Тайна исповеди.

Павел, почтительно поклонившись архидьякону, отошел.

— Я помню тот разговор, — возвращаясь к вопросу Филиппа, проговорил Люциус. — И, признаться, весьма обеспокоен тем, что вы намерены к нему вернуться. Мне казалось, что ваше решение…

— Я не делал этого… — слабо, чуть не жалко, прервал архидьякона молодой человек и, заметив недоуменное выражение на лице священника, каким-то и вовсе надломленным голосом повторил: — Я просто хочу чтобы вы знали, Люциус, — я не делал этого!

Архидьякону было хорошо известно, о чем говорит Филипп, но выглядел он действительно несколько озадаченным.

«Отчего так быстро открылась гибель Обклэра?» — не понимал он. — «Неужели и дно реки недостаточный покров для сокрытия преступления?».

Впрочем, Люциус недолго мучил себя этими вопросами, ведь перед ним был тот, кто мог на них (хотя бы частично) ответить.

— О чем это вы? — играя на своем недоумении и придавая ему иной истинному характер, спросил архидьякон.

Вместо ответа Филипп нетвердой рукой протянул священнику измятый клочок бумаги, который до сих пор теребил в кончиках напряженных пальцев.

— Это я нашел под дверью, — пояснил молодой человек, перехватив вопрошающий взгляд Люциуса, принимавшего из его рук записку. — Около часа назад, когда выходил из дома.

Один беглый взгляд брошенный архидьяконом на этот листок поверг его в изумление, а когда он прочел коротенькое послание целиком, то всерьез и надолго задумался.

Да будет отвержен Филипп Вимер, ибо в ходе посвящения оказался он падшим и достойным занять свое место среди нас.

…значилось в записке, а немного ниже, под восковой печатью с четким изображением падшего ангела, стоял то ли девиз секты, то ли стандартная в таких случаях формула приписки:

Отверженные небом, пожалуйте на грешную землю.

Что-то неприятно кольнуло Люциуса прямо в душу, а Филипп, видя вновь нахмурившиеся брови священника, в очередной раз пробормотал:

— Я не делал этого…

Архидьякон в мрачной задумчивости посмотрел на него.

— Но, — медленно начал он, делая вид, будто только теперь догадался о чем идет речь, — неужели этот человек — Маркос Обклэр кажется — и в самом деле умер?

Выражая подобное сомнение, Люциус имел целью выяснить: видел ли Вимер тело и в самом ли деле оно уже найдено; а если нет, — то каким образом о гибели Обклэра стало известно «Отверженным». С каким-то внутренним трепетом ожидал он ответа, однако его вопрос поставил молодого человека в тупик.

— Но записка… — растеряно проговорил он.

Архидьякону этого было недостаточно.

— То есть вы не видели труп и не слышали о, чьей бы то ни было, смерти? — с невольным нажимом попробовал уточнить он.

— Нет, — тряхнув головой, ответствовал Филипп, не понимая, чего архидьякон желает от него добиться. — Но, что вы хотите этим сказа…

— Я не думаю что вы могли убить, Филипп — чувствуя что зашел опасно далеко, прервал Люциус молодого человека; и тот, если бы не ослепление вспышкой радости (ведь ради этих слов он и пришел), мог бы уловить на лице архидьякона тщательно скрываемое, но все ж заметное, волнение, граничащее с тревогой. — Однако «Отверженные», по какой-то причине, считают иначе, — продолжил свою мысль священник и, будто задумавшись по какой именно, прибавил: — Интересно…

Люциус и в самом деле погрузился в размышления, но голову его переполняли совсем другие вопросы.