Flamma

— Как и все мы — это грешные души, получившие шанс исправиться, — продолжал он свою нечистую проповедь. — Но отринув злобу этого мира проклятых, они ищут искупления в том, что терпят его несправедливость; и в отличие от остальных, — ошибки коих заставляют их вновь и вновь рождаться в этом мире, — они! достойны мира лучшего.

Люциус вздрогнул: наученный общением с Филиппом он понял, что! должна означать эта фраза.

— И наш долг: отделить зерна от плевел, — выспренно провозгласил сектант, начиная подтверждать догадку архидьякона. — Вот только земля больше не годна для посева… и зерна заслуживают лучшей почвы — лучшего мира; а этот… — он выдержал риторическую паузу, — он для нас — для тех, кто хочет хорошо жить здесь… сейчас…

Архидьякон и трактирщик, наконец, добрались до заветной двери.

— Ибо в аду! — все еще раздавалось за их спинами, — хорошо может жить лишь падший.

И эти слова стали последним, что Люциусу довелось услышать из сектантской проповеди. Трактирщик приподнял перед ним тяжелую бархатную портьеру, и священник, толкнув дверь, с поблекшим взором перешел в следующую комнату.

Глава XVII. Падший совет

Помещение, в которое вошел архидьякон, оказалось необычным и немного пугающим: тусклый свет оставлял в непроглядной тьме углы этой уходящей вдаль прямоугольной комнаты; а в освещенном всего лишь дюжиной свечей овале, из предметов мебели, было только четырнадцать, окружающих абсолютно пустое пространство, высоких кресел. Два из них (места в закруглениях этого овала) пустовали, а на двенадцати других, расположились темные, закутанные в какие-то подобия черных хламид, фигуры. Они чем-то походили на архидьякона, вот только лица их скрывались далеко не капюшонами, а бронзовыми масками со зловеще поблескивающими в свете пляшущего свечного огня клювами.

«Чумные врачи», — сразу узнал эти одеяния Люциус, тем не менее, невольно вздрогнув, когда все двенадцать металлических клювов повернулись в его сторону. Однако и не имевший выхода в предыдущей комнате гнев, здесь, — среди бывших коллег архидьякона, — вырвался наружу.

— Так значит, мир есть ад? — грозно вопросил он, сделав пару шагов в направлении совета и обводя всех его членов жестким, почти физически ощутимым, взглядом.

И громкий голос его, в пустом и до сих пор тихом пространстве, отдался таким эхом, что теперь уже настал черед Чумных врачей от неожиданности встрепенуться. Немного жутко было наблюдать, как эта стая огромных черных птиц взволнованно переглядывается, поворачивая друг к другу свои бронзовые клювы; но волнение скоро улеглось.

— Вы слышали речь нашего проповедника, брат, — произнес один из членов совета до странности искаженным маской голосом. — Нам нечего добавить.

Люциус скривил губы; слово «брат» неприятно резануло его слух.

— Магистр? — с презрением проговорил он, через плечо, взглянув на продолжавшего стоять в дверях трактирщика. — Брат? — тем же тоном добавил он, переводя взор обратно на совет. — Хм…

Чумной врач, сидевший ближе всех к двери, молчаливым жестом отпустил трактирщика; тот, пятясь и кланяясь, вышел. А Люциус тем временем, словно бы и не заметив этого, продолжал:

— Не слишком ли вы поторопились, зачислить меня! в лоно вашей извращенной веры?

Однако стоило трактирщику уйти, как из, тонущего в тени, противоположного конца залы, на свет выступил еще один «Отверженный» — Мортимер. И именно он стал тем, кто ответил на вопрос священника.

— Разве вы еще не поняли Люциус? — чуть насмешливо обратился он к архидьякону; и, усевшись в одно из остававшихся свободными кресло, двумя руками указал на оказавшихся по обе стороны от него Чумных врачей. — Вы были одним из них. И ваше место рядом с ними. — Он улыбнулся. — А впрочем, нет. — И, кивнув вправо, сказал: — доктора… — затем влево: — священники… Вы же, — его взгляд уперся в Люциуса, — врачеватель и тел и душ человеческих. Вы лучший из них. Вот ваше место.

И Мортимер показал на единственное еще не занятое кресло — место, прямо против самого главы «Отверженных». Однако Люциус и не думал садиться в него, наоборот, задрожав всем телом, он сделал несколько шагов вперед…

— Нет! — чуть ни прорычал он.

…и твердой рукой отшвырнув предназначенное ему кресло, решительно двинулся в сторону удивленно вскинувшего брови Мортимера.

— Это они! когда-то были такими как я, — говорил сам себя распалявший архидьякон, откидывая капюшон и с пылающим взором неуклонно приближаясь к сектанту. — И мне больно видеть, как те герои, что рискуя жизнью, помогали пораженным чумой и отчаянием людям, теперь несут и проповедуют столь же гнетущее отчаяние сами. — Он широким жестом обвел всех, скрывающихся под масками, Чумных врачей: — Не они ли (не смотря на свои ужасающие одеяния) олицетворяли то бескорыстное добро, чистоту и сострадание, какие вы! — архидьякон ткнул своим длинным тонким пальцем в направлении Мортимера, — низводите до ранга нашим миром недостойных и стремитесь, — он с едким сарказмом усмехнулся, — «освободить»?