Flamma

— Не от вас ли несчастный узнал о… — Люциус не смог произнести: «о ваших чувствах ко мне», и, просто указав пальцем на письмо в руках Жанны, закончил: — …об этом?

Девушка тем временем скоро пробежалась взглядом по строчкам одного из последних посланий Кристофера.

— Ну да, от меня, — закончив чтение, подняла она глаза на архидьякона, и, пожав плечиками, добавила: — но я поступила ровно так же, как и вы — просто открыла ему правду.

Люциус закусил губу: слова Жанны были более чем справедливы, но ее бесчувственность поражала.

— Неужели вам абсолютно безразличен, тот, кто вас так любит, — не веря в то, что женщина может быть столь холодна, поинтересовался архидьякон; и тут же с грустью поправился: — точнее — любил.

— Я, кажется, уже говорила, — равнодушно заметила Жанна, — мне нет дела до тех, кто любит меня, если это не те, кого люблю я. А он, — она махнула исписанным рукою Кристофера листком, — оказался еще и слабым.

— Слабым? — переспросил Люциус. — Он поступил во флот, он отправился на войну, он пошел смерти навстречу!.. и все это от несчастной любви… Нет, он не слабый — он просто… романтик.

Жанна расхохоталась.

— Романтик…, — хмыкнула она. — Пусть так, но он добровольно расстался с жизнью: он спасовал перед неудачей и… уступил сопернику.

— Я не был ему соперником! — гневно прорычал архидьякон. — Вы это знаете, я это знаю!.. И он это знал…

Последние слова священник сопроводил указанием на одно из предложений в самом конце письма Кристофера: «С надеждой на то, что вы разделите с ней счастье, на которое когда-то мог рассчитывать и я».

— Вот разница между вами! — продолжал негодовать Люциус. — Вы бы написали: «видеть и знать что она счастлива с другим — выше моих сил», или что-либо подобное, но, так или иначе, подумали бы лишь о себе.

— А разве ваш друг епископ не сказал, будто бы любовь должна быть эгоистичной? — резко огрызнулась Жанна.

Люциус осекся: кроме его самого, припомнить эту фразу епископа мог только…

— Мортимер!? — мрачно усмехнулся собственной догадке священник, а девушка только подтвердила ее правильность, в осознании своей несдержанности и совершённой оплошности, потупив глаза. — Хм, я предполагал, что эта трагедия не обошлась без его участия.

— Почему же, в таком случае, вы не пошли со своими проповедями сразу к нему? — ехидно поинтересовалась Жанна.

— Потому что знаю: он предпочитаете рушить людские судьбы чужими руками, — отозвался священник. — Точнее, чужими решениями.

Жанна как-то странно улыбнулась.

— Верно, — подтвердила она. — И господин Култ объяснил мне, что именно ваше решение относительно меня стало судьбоносным для Кристофера: вы! виноваты во всем, что случилось с ним, — девушка снова взмахнула письмом, — и до него, — уже тише и горестнее добавила она.

— Виноват? — вслух помыслил Люциус, даже вздрогнув после жестокого (но не совсем справедливого и далеко не бесспорного) вывода Жанны. — А кто, действительно, виноват? Я ли, в самом деле, она, или же он сам, тем, что в наш равнодушный век позволил столь сильному чувству овладеть собой?

Девушка одарила священника неописуемым взглядом больших широко раскрытых глаз и в своем ответе сумела объединить сразу все варианты:

— Мы сами виноваты в том, что допустили в наши сердца чувства к тем, кто оказались их недостойны, — сказала она.

И в комнате ненадолго повисло молчание, во время которого на лице и в глазах Жанны, наконец-таки, проявились признаки изнуряющей внутренней борьбы — борьбы между зовом, требующим отмщения отвергшему ее чувства архидьякону, и глубоким сожалением о принесенной в жертву любви Кристофера. Эти, разрывающие девушку, противоречия не укрылись от внимания священника, и он открыл, было, рот, дабы словом своим склонить исход этого соперничества чувств к разрешению, с его точки зрения, правильному. Но Жанна, с поблескивающими выступившей на них влагой глазами и, кажется, даже, сглотнув подкатывающие к горлу слезы, сорвавшимся голосом потребовала:

— Уходите!

***

— Уходите! — повторила Жанна спустя какое-то время.

Но архидьякон не двигался с места и только оценивающе смотрел на прятавшую глаза девушку.

— Я уйду, — наконец тихо проговорил он, — но перед тем как покинуть вас, я должен отдать вам… это.

И, вынув из складок сутаны чуть помятое послание Кристофера, протянул его Жанне

— Это письмо предназначено вам, Жанна, — сказал Люциус, — и, я думаю, — несмотря на всё то, что мы сейчас наговорили, — вам все же будет интересно узнать, что именно написал в нем Кристофер.

Жанна, удивленная понимающим тоном священника, подняла на него увлажнившийся взор и тот, на миг, уверил архидьякона в том, что девушка вот-вот вырвется из сковывающих ее пут собственной боли, возможно, к тому же, затянутых Мортимером. Но что-то произошло… и когда взгляды Люциуса и Жанны встретились, в глазах девушки вдруг блеснула искорка гнева, она плотно сжала губы и, резко вырвав из руки архидьякона письмо, не задумываясь, швырнула его на тлеющие угли камина, со словами:

— Я ненавижу вас!.. и его.

Любовь вновь была принесена ею в жертву мести.

***